Механизм пространства - Андрей Валентинов

– Он жив! Все это время он оттачивал свою систему! В глуши швейцарских гор…

– Жаль, что он не умер, – не выдержал Эминент.

У молодого человека перехватило дыхание.

– Жаль? Почему?

– Ему следовало уйти на пике славы. Или тогда, когда я предложил ему отказаться от заблуждений науки. Из Месмера вышел бы Посвященный высшего ранга. А получился забавный докторишка. Вот я и говорю: жаль…

– Вы? Предложили ему отказаться от науки?

– Да. Твоя матушка носила тебя во чреве, мой мальчик, когда я убеждал Месмера встать на верный путь. В те дни его признал обманщиком Венский медицинский совет. Берлинская Академия сказала про его теорию: «Это ошибка». Французы-профессора, как один, отказались от рассмотрения его опытов. Я видел ближайшее будущее Франца Антона Месмера: взлет фейерверочной шутихи, россыпь искр – и мрак забытья. Он не послушался; пусть жнет посеянное. Ему еще долго жить и страдать…

– Зачем вы лжете? – на миг Эрстед забыл об уважении, какое питал к учителю. – Да, вы старше меня. И тем не менее вы слишком молоды, чтобы давать наставления Месмеру в дни его величия! Оставьте злословие, умоляю! Вспомните фон Книгге: «Не выставляй бесчестным образом слабостей твоего ближнего, дабы возвысить себя самого…»

Эминент словно стал выше ростом. Глаза его сверкнули диким огнем. Чудилось, что пламя души, укрытое за семью печатями, вырвалось наружу, грозя поглотить дерзкого. Он воздел руку, указывая на попятившегося Эрстеда.

– Глупец! Ты хочешь укорить меня моими же словами? Смотри же: перед тобой Адольф фон Книгге, Рыцарь Лебедя!

Как ни странно, его собеседник быстро вернул самообладание. Взгляд скрестился со взглядом, сталь ударилась о сталь. Кантонный врач Месмер, старик, забытый друзьями и врагами, мог быть доволен – он не ошибся в юном датчанине. Жизненный флюид кипел в Эрстеде-младшем, сопротивляясь насилию.

– И снова вы лжете мне! Фон Книгге умер…

– Так думают все. Но ты за эти годы мог бы догадаться, с кем имеешь дело. Не разочаровывай меня, Андерс!

Вынув из кармана сюртука книгу в кожаном переплете, Эминент бросил ее молодому человеку. Это был переизданный в Мюнхене том «Об обращении с людьми». Перед текстом издатель – впервые со дня дебютной публикации – разместил портрет автора. Огромный лоб мыслителя контрастировал с маленьким, брюзгливым ртом. Длинный нос с тонкой, чуть впалой переносицей делал фон Книгге похожим на бекаса. Парика он не носил; редкие волосы зачесывал назад. Треугольник лица, властный, истинно германский подбородок…

– Святой Кнуд и Святая Агнесса!

Нечасто Андерс Сандэ Эрстед пользовался любимым восклицанием датского короля.

– Этот разговор был первой трещиной в наших отношениях.

Толкнув ногой тюфяк, Эрстед подошел к окну, забранному решеткой. Скорее бойница, чем полноценное окно, оно располагалось на уровне лица датчанина. Малая толика света пролилась в камеру, словно утешая арестанта. В луче заходящего солнца волосы Эрстеда казались паутиной, подхваченной осенним ветром.

– Потрясен открытием, я не обратил внимания на размолвку. Юности свойственна слепота. Да и кто не оторопел бы, узнав, что его учителем стал мертвый кумир? В дальнейшем я не рассказывал вам ничего о своих поездках к Месмеру. Конечно же, мы продолжали видеться: сперва в Швейцарии, а потом, когда правительство Франции назначило ему пожизненную ренту, и он вернулся домой, – на берегах Боденского озера. Я учился у Месмера и молчал. Да вы и не спрашивали, правда? Вы хорошо понимаете людей. Та вспышка была единственной…

– И я сожалею о ней, – обронил Эминент.

Он стоял, широко расставив ноги, опершись на витую трость – словно матрос при качке. Поза была неестественна и неизящна. Вряд ли при ком-то другом барон фон Книгге позволил бы себе такую вольность.

– Но при любом удобном случае вы напоминали мне – как бы невзначай! – что путь науки порочен. Что он ведет в пропасть. Что я пренебрегаю великой судьбой, которая мне назначена. Что я рискую стать вторым Месмером – в том смысле, что мне грозит крах тщетных надежд. Мой путь, говорили вы, лежит рядом с вашим. Вы помните свои слова? Я помню: «Пора оставить ученичество и сделаться спутником. Время познать истину, отличную от вонючей истины лабораторий…»

Эминент нахмурил резко очерченные, девичьи брови.

– Это неправда. Я никогда не говорил тебе об этом.

– Ах, учитель, – рассмеялся датчанин. – Вы не говорили этого прямо. Но я был бы скверным учеником, если бы не научился слышать недосказанное!

– Ты – хороший ученик, мой мальчик. Но ты – не лучший спутник. И – прости за откровенность! – из тебя вышел бы никакой ясновидец. Полное отсутствие дара, которое нельзя компенсировать занятиями. К сожалению, ослеплен любовью к тебе, я поздно понял это. В итоге Месмер отнял тебя у меня. Месмер и твой старший брат. Вонючая истина лабораторий? Удачно сказано! Мы были друзьями; сейчас мы – на грани вражды. Во имя прошлого спрашиваю: ты примешь мое предложение?

– Какое, учитель?

– Беги отсюда. Одно твое слово, и я выведу тебя из Ньюгейта, даже если все надзиратели преградят нам дорогу. Ты знаешь, я способен на это.

Датчанин долго молчал. За стеной, на рынке, горланили мальчишки, дразня нищенку. Простучали копыта – кэб проехал мимо и свернул на Олд-Бейли. Голубь, воркуя, тыкался клювом в прутья решетки. Солнце медлило упасть за крыши домов. Солнцу было интересно: что ответит узник?

– Нет, учитель. Спасибо за заботу, но я отказываюсь.

– Почему? – Эминент стал похож на статую, высеченную изо льда. – Не хочешь быть мне обязанным?

– В какой-то степени, да. Я и так многим вам обязан. Без вас я стал бы другим человеком. Но вы творите благодеяния с расчетливостью механизма. Те, кто был вами облагодетельствован, попадают в зависимость от вас. Делаются вашей свитой, или послушными исполнителями вашей воли, или осведомителями. Я знаю, вы их – нас! – по-своему любите. Но ваша любовь слишком требовательна. И она не прощает отказов.

Мертвец расхохотался:

– А твоя, мой мальчик? Чем преданность князя Волмонтовича отличается от преданности Чарльза Бейтса?

– Почти ничем. Но если князь уйдет, я не обижусь. И не стану мстить. А вы, Эминент? Покинь вас Бейтс, или кто-то, подобный ему, оставь он вас по собственной воле – что подскажет вам ваше сердце? Я – никакой ясновидец, но даже я знаю ответ.

Гость ударил тростью в дверь, зовя тюремщика.

– Моя любовь требовательна, – задумчиво сказал он. – А моя ненависть? О нет, Андерс, моя ненависть – милейшая дама. Она обожает отказы. Упивается возражениями. Приветствует обиды. И ничего не требует. Она щедра, моя ненависть, она готова каждого одарить своими плодами. Не странно ли?

– Вы угрожаете мне?