Лунный камень мадам Ленорман - Екатерина Лесина

На губах Ольги играла улыбка.

А кто-то кричал, кто-то хватался за сердце и требовал нюхательных солей… кто-то звал врача, но тот не спешил…

Рядом с постелью нашли темный пустой пузырек и начатую бутылку вина. Бокал. И пара слов.

«Простите меня, пожалуйста».

Самоубийство.

Вердикт был однозначен, и… матушка слегла, не вставая до самых похорон, отец же запил, становясь во хмелю непривычно буйным. Он кричал похабные песенки, пока вовсе голос не сорвал, а потом сидел и плакал, бил себя в грудь, называя виноватым. Из-за его упорства, дескать, любимая дочь с жизнью рассталась. Анна же… она оказалась виноватой.

В том, что жива.

И некрасива.

Не сумела разглядеть сердечную боль сестры, да и вовсе завидовала ей, позабыв о том, что зависть – суть смертный грех. И самоубийство тоже. Ольгу не отпевали и хоронить велели за чертой кладбища.

А полгода назад Франц велел перенести останки, он послал доверенных людей и написал пространное послание о том, что создал место, в котором неупокоенной Ольгиной душе будет легче… здесь? На острове?

И для того затеял это представление, чтобы доказать – не было самоубийства, не виновна Ольга в страшнейшем из грехов, а потому и подобает ее упокоить по правилам.

Отпеть.

Поставить надгробье и…

Шорох заставил обернуться. Никого. И все же будто бы зовут, тихим шепотом, таким, которого и не расслышать, сколько ни вслушивайся в тишину. Выглянуть? Выглянула.

Темен коридор, пуст. А зов яснее, еще немного – и различит Анна собственное имя. Страшно. И холод будто бы коснулся ледяной рукой шеи, от подобной ласки та занемела. Анна же с трудом удержалась от крика.

Глупость какая, она ж не юная гимназисточка, чтобы сквозняков бояться!

– Анна… – шелест-шепот.

И тень на пороге, зыбкая, словно нарисованная акварелью.

– Кто здесь?

Никого. Расступается сумрак, выпуская искаженные очертания предметов. Вот коридор и темный ковер, который гасит шаги. Вот светлые стены и темные двери, очертания картин… портреты, кажется, но лиц не разглядеть.

– Анна, – голос близок. И тот, кто зовет, находится рядом.

Анна чувствует дыхание.

Или ее?

Белая тень мелькнула.

– Стой, – Анна велела себе успокоиться. Она не верила ни в призраков, ни в мстительных духов, полагая, что вошедшие в моду спиритические сеансы – пустое баловство.

И грех.

Но смех, раздавшийся за спиной, заставил ее вздрогнуть.

Остановиться.

Обернуться и увидеть… тень? Ту ли, что еще мгновенье тому маячила впереди?

– Анна… – Этот голос она узнала, хотя и не слышала его вот уже пять лет.

– Ольга?

Мертва. Анна сама щупала холодные ее руки, трогала шею, подносила к губам и зеркальце, и куриное перышко. Била по щекам, отчаянно надеясь вернуть к жизни. А после помогала обмывать, ей казалось невозможным, что сестры будут касаться чужие руки.

– За что, Анна? – всхлип.

И вновь холод.

Нет, не существует призраков. И Ольга была мертва, а значит… снова шутка? Жестокая… Франца ли? Или же кто-то ведет собственную игру?

– За что они, Анна?

– Покажись.

Смех. И песенка, которую Ольга любила напевать… и вот точно так же слова путала, спотыкалась и, оборвав романс, фыркала раздраженно. А музыка? Откуда она?

Или Анна вовсе лишилась разума и теперь испытывает галлюцинации? А быть может, дело в той индийской траве, о которой говорил Витольд? Или все происходит наяву?

Анна ущипнула себя за руку.

Больно.

– Анна, – вздохнул призрак. – Упрямишься… идем…

А ведь голос изменился, неуловимо, но… это игра. Вот только куда ее хотят завлечь? И Анна, обернувшись, убедившись, что коридор по-прежнему пуст, шагнула за белесой тенью. А та поспешила отступить.

Франца ли затея? Он обещал, что не тронет Анну, но стоило ли верить его словам? А если не Франц… Мари? Они с Ольгой одного роста, и… и смешно представить себе в роли призрака Витольда, хотя он некогда и увлекался театром, порой снисходя и до женских ролей. Ференц тем паче не стал бы опускаться до подобного розыгрыша…

Но чего ради?

Призрак вел наверх.

Пустая лестница. И дверь, которая открыта.

Полумрак чердака, запах сена и дерева, смутные очертания предметов, закрытых простынями. Пыль. Скрипучие доски. И призрак, замерший у окна.

Теперь можно разглядеть его, вернее ее… женщина в белом наряде невесты. Волосы растрепаны, а лицо покрыто толстым слоем белой краски, должно быть, для придания мертвенной бледности. А глаза Мари – все ж таки она! – подвела черной тушью. И губы сделала красными.

Пошлость какая!

– Анна… – прошептала она, протягивая руки.

– Прекрати. Это совершенно несмешной розыгрыш. Чего ты добивалась?

Мари не стала притворяться и просто ответила:

– Того, чтобы ты пришла сюда.

Дверь за спиной Анны закрылась.

Она не одна. Ну конечно… кого ждала Ольга в тот день? Ференца? Или Франца, которому решилась открыть правду о своей беременности? Или слова о свидании были ложью?

– Ты ее убила. – Анна поняла, что ничуть не боится этой женщины. – Ольга волновалась, верно? И попросила вина. Ты же знала об этой ее дурной привычке.

Мари вытащила платок и принялась вытирать лицо, но лишь размазала грим.

– Ты подала вино, а заодно вылила в него весь флакон сонной настойки. Ты знала, что она уснет и не проснется…

– Знала, – согласилась Мари.

У нее не лицо – маска, расписанная белым, черным и красным цветами, искаженная злобой и отчаянием.

– За что?

– За то, что у нее было все, а у меня – ничего. Это ведь несправедливо!

Анна отступила к двери.

– Уйти не получится, – Мари покачала головой. – Прости, но ему нужен виновный. Он ведь не успокоится…

– Я сильнее.

– Конечно. – Мари сняла светлый парик и, сдернув покрывало с ближайшего короба, сунула парик в него. – Ты сильней, но… Анна, скажи, разве у тебя не кружится голова? И слабости ты не ощущаешь?