Свет в ладонях - Юлия Остапенко

Железный летун Мастера Пиха сел посреди кукурузного поля, распугав сурков и галок и поломав не менее сорока дюжин отборных початков. Пассажиры летуна, как вольные, так и невольные, обрели наконец счастье ступить на твёрдую землю, малопонятное человеку, никогда не летавшему по небу в перекошенной карете с хлопающей дверцей. Несколько мгновений все упивались этой своеобразной радостью.

Затем состоялась сцена воссоединения.

Начало ей положила Эстер, кинувшаяся своему супругу на шею и на чём свет зачестившая его за то, что полез на летуна, откуда его чуть было не сдуло ветром. Джонатан выслушивал попрёки возлюбленной, обхватив её за талию и оторвав от земли, зарывшись лицом во взъерошенные светлые волосы и без конца повторяя, хотя и довольно тихо:

«Господи, ты жива». Когда основные чувства излились, Джонатан поставил Эстер на примятые кукурузные початки и, повернувшись к Клайву, протянул ему руку. Клайв, ухмыльнувшись, принял её, и Джонатан воспользовался этим, чтобы рвануть его на себя и от души заехать ладонью по его широкой спине.

– Спасибо, – сказал он голосом, позорно севшим от пережитых волнений. – Спасибо, что уберёг её.

– Не меня благодари, а гения, высидевшего эту птичку, – отозвался тот, кивая на летуна, смирно сложившего крылья и ставшего объектом пристального интереса окрестных галок.

– Я не должен был отправлять её в той лодке, – гнул своё Джонатан, и Клайв, высвободив наконец руку из его судорожного пожатия, махнул ею.

– У тебя были заботы поважнее. Рад вас видеть в добром здравии, принцесса.

В его последних словах, как и всегда, когда он обращался к Женевьев, звучала насмешка, но и искренней симпатии в этот раз было немногим меньше. Странное дело, но Клайв Ортега поймал себя на том, что и впрямь рад видеть эту сухонькую девицу, вечно такую чопорную, такую серьёзную, а сейчас – неожиданно очаровательную в своём помятом платье и с растрепавшимися во время путешествия по небу волосами. Право слово, симпатичнее она была, должно быть, только когда бултыхалась в холодной воде бухты.

Женевьев, в свою очередь, изобразила ответную улыбку, более тёплую, чем она сама могла представить. Клайв ощутил где-то слева над рёбрами странное трепыхание, которое в жизни своей, надо сказать, чувствовал достаточно редко, ибо никогда не относился к легко увлекающимся натурам.

– А я ведь вас так и не поблагодарил, – поддавшись непонятному порыву, сказал он вдруг, и, когда Джонатан с Эстер повернулись к нему, недоумевая, продолжил, глядя принцессе в лицо: – Там, в логове старого барона ле-Брейдиса, когда он раскусил, кто вы такая. Вам ведь ничего не стоило выдать меня, передать им то, что мне рассказали в Малом Совете. И Эстер, – Клайв посмотрел на неё, и она ответила кивком, тоже вполне поняв, к чему он клонит. – Она ведь Монлегюр, и старый прохвост точно не отказался бы заполучить её в заложницы, даром что она ему через Джонатана почти что внучка… Вы, словом, показали себя хорошим товарищем, принцесса. Спасибо вам на том.

Женевьев слушала его с явным удивлением, а под конец – ну надо же! – зарделась. Хоть и будучи особой королевских кровей, она явно не привыкла, чтобы её хвалили.

– Мы были вместе, – сказала она, неловко пряча ладони в складках своей измятой юбки. – И к тому же условились, что не станем вредить друг другу, пока не прибудем в…

Она внезапно осеклась и вскинулась, словно вспомнив о чём-то важном. Через секунду об этом вспомнили и Джонатан, и Эстер, а вслед за ними и Клайв, до которого, увы, многое доходило в последнюю очередь. В самом деле, они совсем позабыли о ещё одном своём спутнике, нежданном свидетеле их трогательного воссоединения… о Стюарте Монлегюре.

Монлегюр стоял в стороне, молча наблюдая за четырьмя молодыми людьми, каждый из которых имел множество оснований сожалеть, что его светлость глава Малого Совета не вывалился из кареты по дороге. Клайв не видел его вблизи с того самого дня во дворце Зюро, и нашёл графа на редкость помятым, опухшим и непрезентабельным: заявись он в таком виде в палату Народного Собрания, его бы даже до трибуны не допустили, не говоря уж о том, чтобы плясать под его дудку. Что и говорить, подобный жалкий вид всемогущего Монлегюра, столь ловко и основательно сбившего с толку Клайва Ортегу, не мог этого самого Клайва Ортегу не радовать.

– Папа, – очень тихо сказала Эстер, выпуская руку Джонатана, и Монлегюр ответил, не двигаясь с места:

– Здравствуй, Эстер. Вижу, ты всё-таки сбежала из дома твоей матери.

В его голосе не было явного упрёка, равно как и явной радости от того, что всё-таки видит свою старшую дочь живой. Однако Эстер тотчас выпрямилась и вскинула подбородок – похоже, то была боевая стойка, которую она занимала всякий раз при беседах с отцом.

– Ты и так знал, что я всё равно не выйду замуж по твоему желанию! А для другого я тебе никогда не была нужна. Так что ты ничего не потерял с моим бегством, – с вызовом заявила она, и Монлегюр сухо усмехнулся, саркастически глянув на Джонатана.

– О да, не потерял. Даже приобрёл кое-что, а именно – превосходного зятя. Жаль, нам так и не довелось в подробностях обсудить, что нам сулит такое родство.

– Оно сулит вам жизнь, – сказал Джонатан. – Я не вышвырнул вас из кареты только потому, что вы отец Эстер.

– И вы, быть может, весьма опрометчиво поступили, – сказал Монлегюр в задумчивости, вновь окидывая взглядом всех четверых.

Клайву очень не понравилась его наглая невозмутимость.

– Эй, сударь, полегче на поворотах, – сказал он с тенью угрозы, делая шаг вперёд. – Вы, похоже, не заметили, но тут не дворец Зюро, и за вашей спиной не топчется рота солдат. Оплошность Джонатана можно исправить в любой момент: свернуть вашу цыплячью шею да бросить гнить в кукурузе…

– Клайв! – воскликнула Эстер. – Он всё-таки мой отец.

– А ещё он глава заговора против короля Альфреда и принцессы Женевьев. Вы забыли, что нам рассказывал барон ле-Брейдис?

– А вы, похоже, очень уж легко ему поверили, – негромко сказала Женевьев, и Клайв так поразился внезапной поддержке Монлегюру с её стороны, что умолк на миг, непонимающе глядя ей в лицо.

– Принцесса, но как вы можете…

– Это вечная беда нашего друга, – со вздохом сказал Монлегюр. – Он слишком легко верит всему, что слышит. Хорошо бы, если бы ему всегда и исключительно лгали, тогда бы он быстро достиг необходимой меры жизненного цинизма. Но, вот беда, не все люди лгут. И не всегда…

– Хватит мне зубы заговаривать, – грубо перебил Клайв. – Вы пустили за мной своего шпика!

– О, благодарите, что я не велел арестовать вас ещё до того, как вы покинули столицу.

– Это в каком-то смысле было бы честнее!

– Без толку жалеть о том, что могло бы быть, – снова вздохнул Монлегюр. – Я реалист, молодые люди, я слишком долго прожил на свете, чтобы остаться, по вашему примеру, беспробудным романтиком. Итак, что мы имеем? Боюсь, наши роли с её высочеством и господином ле-Брейдисом кардинально переменились: теперь, скорее, я в вашей власти, а не вы в моей. Это, разумеется, может вновь измениться, и очень скоро, – спокойно добавил он. – Я олицетворяю собой законную власть, и куда бы вы сейчас ни двинулись, всюду вас встретят мои союзники, а не ваши.