Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Она плавала в бассейне, вступила в команду по шахматам и выучилась играть на флейте, инструменте совершенно бесполезном и жалком, но легком в освоении.

Много лет спустя, будучи на вершине своего счастья, она иногда думала о той одинокой девочке, головка которой была постоянно опущена, как у паршивого колокольчика, а в душе вечно бушевал ураган. В такие минуты ей хотелось отпустить этой девочке знатную затрещину. Или, наоборот, схватить ее на руки, закрыть ее лицо и увезти как можно дальше, туда, где она будет в безопасности.

Но вместо всего этого ее удочерили. Удочерили в возрасте двенадцати лет.

Она не знала, что дядя собирается предпринять вплоть до дня слушания в суде. Ей рассказал об этом водитель.

Он так сильно прибавил в весе за этот год, что его живот превратился в настоящее пузо. Когда после очередного визита в магазин он складывал ее покупки в багажник, Матильда внезапно испытала огромное желание зарыться в него, как в подушку.

– Представляешь! Тебя удочерят! Разве это не здорово? – говорил он. – Теперь вам не нужно беспокоиться, мадемуазель, о том, что придется куда-то ехать. Ваше место отныне здесь.

Но когда он увидел выражение ее лица, положил ладонь ей на макушку – это был чуть ли не первый раз, когда он к ней притронулся, – и сказал:

– Эй, пирожочек. Не принимай это так близко к сердцу.

По пути домой молчание Матильды было так же широко и бесконечно, как покрытые льдом и черными птицами поля, мимо которых они неслись.

– Полагаю, теперь я должен звать тебя мисс Йодер, – не выдержал водитель.

– Йодер? – удивилась она. – Но у бабушки ведь другая фамилия.

Взгляд водителя в зеркале заднего вида смягчился.

– Поговаривают, что, когда твой дядя перебрался в Филли, тут же сменил имя. И назвался первым, что попалось ему на глаза. Это была закусочная «Пироги Йодера».

Но едва он это сказал, на его лице промелькнуло беспокойство.

– Только не говори, что я тебе это сказал.

– Кому я могу сказать? Кроме тебя, со мной никто не говорит, – сказала она.

– Милая, ты разбиваешь мне сердце. Правда, разбиваешь.

В день своего тринадцатилетия Матильда обнаружила, что одна из дверей внизу не заперта и, более того, приоткрыта. Наверняка дядя специально оставил ее в таком состоянии. Любопытство захлестнуло Матильду, она не выдержала и вошла.

Комната оказалась библиотекой с кожаными диванами и светильниками от Тиффани. В незастекленном шкафу, как позже выяснилось, хранилась японская эротика. Матильда могла взять любую книгу в этой комнате, для этого не нужно было даже вставать на цыпочки. Книжки здесь были странными. Несмотря на старинные обложки, необрезанные края и тканные переплеты, казалось, будто их собрали в случайном порядке. Позже, будучи уже взрослой и искушенной в разных жизненных вопросах, она поняла, что все эти книги попали туда с гаражных распродаж и собрали их по большей части из декоративных соображений.

Но тогда, когда она еще только-только становилась взрослой, эти книжки стали лучом света из другого, более доброго викторианского мира. Матильда прочитала их все. Она стала хорошо разбираться в творчестве Яна Макларена и Энтони Хоупа, Буса Таркингтона и Уинстона Черчиля [американца], Мэри Августы Уорд и Фрэнсиса Ходжсона Бернетт. Ее слог в школьных сочинениях стал более витиеват и метафоричен. Ее учителя решили, что все эти предложения в стиле рококо – прямое свидетельство, как в ученице разворачивается и распускает листья язык, которым она раньше не владела. В свой последний год в средней школе Матильда успела завоевать все награды по английскому языку, какие только существовали. То же продолжалось и в старшей школе. Закрывая за собой дверь библиотеки в день тринадцатилетия, она думала, что к тридцати годам, пожалуй, узнает, что находится за каждой дверью в этом доме.

Но буквально месяц спустя ее дядя случайно забыл запереть одну из этих дверей.

Матильды не должно было быть дома в тот день. Из школы она вернулась пешком, потому что объявили короткий день – ожидали сильную снежную бурю, а до шофера школьного автобуса было не дозвониться, да и она в любом случае не успела бы на автобус. Матильда вышла на мороз, и ее колени задрожали уже через пять минут. Последние две мили она буквально прорывалась сквозь снег, закрываясь от него руками. Когда она добралась до каменного дома, сжалась на крыльце в комок и долгое время грела ладони под лифчиком, чтобы пальцы совладали с ключом. Она услышала чьи-то голоса внутри – они доносились со стороны библиотеки. Матильда осторожно сняла обувь – ступни окоченели от холода – и прокралась на кухню, где обнаружила блюдо с объедками сэндвичей. Пакетики чипсов лежали, вывернув свои чрева, из которых доносился запах барбекю. В чайной чашке догорала чья-то сигарета, наполовину превратившаяся в пепел. Из-за бури за окнами было черным-черно.

Матильда хотела было бесшумно пробраться наверх, но на полпути застыла: под лестницей располагалась крошечная комната, и она никогда прежде не видела, чтобы дверь в эту комнату была открыта. До этого момента. Матильда услышала шаги и шмыгнула внутрь, тихонько прикрыв за собой дверь. Верхний свет был включен, и она выключила его.

Матильда скорчилась за странным бюстом в виде лошадиной головы и зажала ладонью рот, чтобы дыхание ее не выдало. Шаги прозвучали мимо. Затем раздались громкие мужские голоса и вновь шаги.

Ее влажная кожа покрылась в темноте мурашками.

Входная дверь оглушительно хлопнула. Матильда все ждала и ждала, но теперь она чувствовала, что дом опустел и она осталась одна.

Она включила свет и отчетливо увидела то, что до этого лишь смутно проглядывало в темноте. По стенам висели полотна, вокруг маленькими группками сбились статуи.

Матильда подняла какую-то покрытую красками доску. Она была крепкой и тяжелой. Матильда перевернула ее и чуть не уронила. Еще никогда в жизни она не видела более прекрасного и совершенного полотна.

На переднем плане была изображена шикарная белая лошадь, а на ней – всадник в голубом плаще, ткань которого казалась такой гладкой, что Матильда даже дотронулась до нее, чтобы убедиться, что она ненастоящая.

Позади всадника виднелись и другие, все – на фоне зубчатых скал. Под голубым небом раскинулся город, такой нежный, бледный и совершенный, что казалось, будто его возвели из костей.

Матильда рассматривала картину, стараясь запомнить каждую ее деталь, но в конце концов отложила и сняла свитер, чтобы стряхнуть с него остатки тающего снега, капающего с одежды и волос на пол.

Затем она вышла, закрыв за собой дверь, и ощутила странный укол потери, когда услышала, как щелкнул замок.

Она поднялась наверх, легла на постель и закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти увиденное.

Когда она услышала, как в дом вошел водитель, встревоженно зовущий ее но имени, тут же вскочила, открыла окно, набрала полные руки снега и шлепнула его себе на голову, а затем побежала на кухню.