Кай - Алекс Анжело

Вытащив из кармана старый ключ, она вставила его в замочную скважину. Дверь открылась удивительно бесшумно, словно механизм недавно смазывали. Войдя, они увидели перед собой длинную вытянутую комнату. Окно было занавешено тканью, но сбоку оставалась щель, через которую внутрь проникал косой лучик, подсвечивая кружащие в воздухе кажущиеся золотыми песчинки.

Безмятежность, покой и покинутость. Они были всюду.

Шаги художника эхом отразились в тишине. В комнате многое убрали, книжный шкаф стоял пустой, мольберт, которым пользовался Кай, был одиноко задвинут в угол. Здесь мало что осталось от человека, жившего в этих стенах. Мужчина узнал белую статуэтку ангела, стоявшего на камине со слегка склоненной головой и сомкнутыми в молитве ладонями, – она находилась здесь в то теперь кажущееся далеким время, когда художник жил в этом доме, и никуда не делась теперь.

Чуть дальше от камина, прислоненные к стенам и укрытые материей, стояли три полотна высотой в половину человеческого роста.

– Это они? – раздалось гулко.

Герда кивнула, бросая на картины долгий взгляд. Лицо ее оставалось, как и прежде, спокойным.

– Всего три полотна. Кай говорил, что посвятил их себе. Всей своей жизни… – прошептала она, словно боясь потревожить пустоту комнаты.

Мужчина кивнул. Всего несколько шагов, и он протянул руку, сдергивая пыльную ткань, чтобы наконец-то увидеть плоды трудов своего ученика.

Первая картина. Зима и тьма, лес и метель, ребенок и его мать. У художника перехватило дыхание. Он сделал резкий шаг и порывисто открыл второе полотно – все тот же лес, но свет вокруг, лед и лежащая дева, чьи глаза-звезды устремлены к небу. Нереальная и ненастоящая.

Дыхание мужчины стало хриплым, и третью картину он открывал так поспешно, что рама пошатнулась. Художник застыл, ткань с шорохом упала на пол. Эта картина была больше остальных, она словно намеренно была написана в ярких и не всегда правдивых оттенках. Но она не позволяла отвести от себя взгляда и показывала, насколько важна была для своего создателя.

Художник слышал тихий трепетный вздох позади себя, но не мог вымолвить и слова. Лишь молчал, смотря на девочку с огненными волосами и сверкающими глазами, изображенную посреди сада в окружении так обожаемых ею роз.

Три полотна и три важнейших события, показывающих, что не всегда человек способен понять то, какое место занимает в жизни других людей.

Сто двадцать лет спустя…

Вена. Галерея Бельведер

Искусство вечно. Пройдет еще несколько сотен лет, многое забудется, что-то просто утратит свое значение, но искусство пронесется через века. Оно транслирует нам то, о чем думали люди былых эпох и что их волновало больше всего. Искусство никогда не жило в отрыве от своей эпохи. Скорее, оно становилось ее зеркалом.

Зеркалом, что донесло послание ушедших до нынешних поколений. Будь то наскальная живопись в пещерах эпох палеолита, древнегреческие статуи, чувственные, как Венера Милосская, до великих художественных стилей: барокко, который поражал меня театральностью и внушал трепет, умиротворяющий рококо с его любовными сюжетами и мирными прогулками на природе, такой отличающийся от них обоих классицизм, в котором я видел сдержанность сюжетов, и романтизм…

Романтизм до сих пор меня восхищал. Эмоции, преобладающие над разумом, сила и красота природы, превосходство интуиции над логикой. Ведь кому, как не мне, за многие годы удалось понять, что жизнь и весь наш мир полны хаоса. Никогда нельзя терять голову, но глобальные события, управляющие твоим существованием, разуму не подчиняются.

Больше всего человечество любило изображать мифические и религиозные сюжеты. Сколько полотен было создано, и не сосчитать. Сколько раз одно и то же сказание изображалось вновь и всякий раз преображалось под взглядом художника.

Буквально пару недель назад во время путешествия я побывал в галерее Уффици, расположенной в самом сердце Флоренции. Это был далеко не первый мой визит, но в этот раз больше всего мое внимание привлекла картина Артемизия Джентилески «Юдифь, обезглавливающая Олоферна». Драматичное, наполненное жестокостью и расчетом, выполненное в темных тонах с театральным освещением произведение. И кровь, залившая белые простыни… Картина, повествующая о женщине, спасшей весь свой народ, соблазнив своей красотой полководца вражеской армии, а после отрезав ему, захмелевшему, голову. Библейский мотив, который преображался в полотне, созданном спустя три века рукой Густава Климта, которое висело ныне перед моими глазами.

Отнюдь не самая известная картина художника. Написанный им «Поцелуй» известен гораздо шире, даже человек, ничего не сведущий в искусстве, когда-то видел его или слышал о нем. Но «Юдифь и Олоферн» заслуживала внимания. То, что в одну эпоху в глазах художника выглядело трагично, в глазах Густава Климта превращалось в чувственность и обольстительность. Женщина, окруженная золотом и уверенная в своем очаровании, ее томный взгляд и изогнутые губы… В ней ощущалась свобода, а чувства плескались в полотне, захватывая внимание. Девушку совершенно не смущала ее нагота.

– Ты еще долго будешь здесь стоять? – раздался прохладный голос. Я обернулся. Она до сих пор, как и прежде, оставалась нетерпеливой. Одетая в брюки с высокой талией и легкую блузу, с забранными в хвост волосами и в темных, несмотря на то, что мы находились в помещении, очках. Ведь, как бы она ни старалась, ее взгляд и цвет радужек слишком отличались от человеческих.

Подняв руку, облаченную в тонкую перчатку, она приспустила очки, исподлобья смотря на картину.

– У нее видна грудь. Ты поэтому здесь остановился? – небрежно спросила Йенни. Не всерьез, скорее подтрунивая.

– Да. Только ради этого. Ничто иное меня не заинтересовало, – иронично отозвался я.

– Правда? – протянула Йенни слишком подозрительно.

Я, сдаваясь, выдохнул:

– Пожалуйста, только не вздумай здесь раздеваться.

И отвернулся от картины с Юдифь – в конце концов, явились мы сюда совсем по другой причине.

Йенни улыбалась – криво, опасно, чувствуя свою победу. Она до сих пор временами вела себя как ребенок. Годы не меняли не только ее облик, но и ее саму. В отличие от меня… Мне казалось, я изменился. Прошло столько лет, что мне приходилось возвращаться в эти стены, чтобы напомнить себе. Напомнить, кем я был и кем должен был остаться, несмотря на прошедший век и те столетия, что минут после.

Дева Льда вернула на нос очки.

– Идем.

– Соманн остался один?

Она кивнула, и стук ее каблуков зазвучал по каменной лестнице, ведущей вверх. Йенни, преодолев несколько ступенек, остановилась, глядя на меня снизу вверх. Однажды, несколько десятилетий назад, Дева сказала, что только меня она готова ждать. Главное, чтобы ожидание не продлилось долго, ведь для нее это мука.

Но в то же время Йенни привыкла, что в такие дни я задумчив. Вспоминаю о