Желанная - Тия Дивайн

После того как тело Гарри было предано земле, приглашенные на похороны вернулись в дом, где были накрыты поминальные столы.

И тогда Дейн пришлось пережить еще одно испытание – хвалебные поминальные речи в течение двух часов. Ей приходилось улыбаться и благодарить, в то время как сама она была на волосок от того, чтобы расплакаться. Но мама Деззи была настороже.

– Кукла при вас? – шепотом спросила няня, заставив Дейн выпить чаю – чаю с защитным наговором.

Девушка кивнула. Она не смогла бы переступить порог Монтелета, не выпив защитного зелья, и мама Деззи об этом знала.

– Она плохая, та женщина. Очень плохая. Посмотрите, какое у нее лицо – она выжидает, и наблюдает, и знает все. Слишком темно у нее на душе, чтобы понять, что там. Как будто там привидения.

Дейн подернула плечами.

– Мамаша Деззи...

– Когда ваша мама была жива, никаких привидений не было, – шепнула старая няня. – Тогда нечего было бояться.

– Спасибо тебе, мамаша Деззи.

Что еще она могла сказать? Только отзвуки того, что было сделано много лет назад, только тайны, невысказанные секреты.

Монтелет принадлежал теперь ей, Дейн, и Питеру, и, если поступать по совести, она должна была отписать свою долю Оливии. Или Флинту. Разве не ради этого он на ней женился? Может, это он приложил руку к тому, чтобы ускорить...

Нет! Дейн готова была умереть. Только не это в довершение ко всему прочему.

Она как привидение бродила среди людей, пришедших, чтобы отдать дань уважения Гарри, она благодарила их, принимала соболезнования, желала им в ответ всего наилучшего. И тут увидела Найрин, прячущуюся на веранде.

Найрин убила ее отца, и даже если не она послала ему пулю в сердце, все равно это сделала она. Ее жадность, эгоизм, желание заполучить состояние любой ценой. Так оно и было.

И вдруг Дейн прорвало. На нее накатила волна глубокой, искренней скорби. Она опустилась на колени и дала волю слезам.

– Мне это кажется неправильным, – строго заметила Оливия, когда они вернулись в Монтелет после чтения завещания и расселись в холле, чтобы немного отдохнуть. – Нельзя позволить этой женщине оставаться в Монтелете после того, как выяснилось, что здесь ей ничто не принадлежит. Необходимо уведомить ее мать и брата Гарри, чтобы они приехали и забрали ее отсюда. Как можно быстрее. Я весьма возмущена тем, что она не прислушалась к моему совету. Ничего хорошего не выйдет из того, что она останется в Монтелете наедине с Питером.

Лидия не могла не согласиться с матерью. И, что еще хуже, у нее оставалось совсем мало времени на осуществление своей задачи – привлечь внимание Питера.

Он мог бы сходить с ума от горя, но держался достойно, не позволяя никому узнать, насколько глубока его скорбь.

Совсем не так, как Дейн, которая вдруг разрыдалась у всех на глазах словно ребенок. К ней тут же подбежали и Питер и Флинт. Муж увез ее в Бонтер, а Питер остался в Монтелете. Он и сейчас был там, и один Бог знает, чем они занимались с этой Тварью.

Лидия старалась не думать о худшем, но все пути сходились к одному: воображение услужливо рисовало картины одну скабрезнее другой – Питер и Тварь вместе.

– Клей, ты такой тихий сегодня.

– В самом деле, Оливия? Человек умер... – И женщина, добавил он про себя. И ребенок родился неожиданно...

И он все это выдержал. Он отнес малыша мамаше Деззи глубокой ночью.

Няня умела колдовать, она позаботится о том, чтобы ребенок, зачатый от его семени или от семени его отца, получил благословение высших сил. Она не станет спрашивать, откуда он взялся. А что до Питера, то он слишком долго был в отъезде, чтобы заметить, что среди рабов появился еще один младенец.

А что касается матери малыша, то она, с ее стишками и предательской душонкой, заслужила то, что получила: наконец ее голос замолк.

Он обыскал ее, прежде чем скинуть тело в воду, и нашел это – маленький камень чистой воды, сверкающий, ошеломляющий своей чистотой и яркостью. Один маленький камень, но такой, какой мог появиться у Мелайн только из приданого матери Клея.

Тот камень, что маленькая сука припрятала для себя, чтобы превратить его в наличность, как только она окажется хотя бы в миле от плантации, на другом берегу реки. Но он позаботился о том, чтобы она навеки осталась на этом берегу.

А может, это и было все, что осталось от наследства матери, единственная вещь, которую Селия оставила для себя, возможно, потому, что была очарована мерцанием камня, исходящим из него светом, чистотой огранки. Маленький ограненный бриллиант, лежащий на загрубевшей от работы ладони рабыни, символ вожделенной свободы.

Свободы для него, Клея. Он был так тих, купался в триумфе, пил сладкий мед победы – победы над перипетиями судьбы. Он был игроком.

Он уедет завтра, и все свидетельства преступления унесет река.

– Клей! Клей?

Это снова Оливия. Въедливая, не дающая покоя, раздражающая своим назойливым вниманием.

– Мама, если вы позволите, я вас покину.

– Конечно, сын, – произнесла она уже ему в спину.

Лидия заторопилась следом.

И снова она осталась одна, наедине со своими воспоминаниями, мыслями и сожалениями. Со смертью бывшего ухажера ее жизнь отчего-то тоже казалась конченой.

– Мне нравится твое тело, – прошептала Найрин, проводя подушечкой пальца полоску посредине груди вниз, к жестким волоскам.

– Тебе нравится мое наследство, – грубо парировал Питер, отталкивая ее руку.

– И оно мне тоже нравится, но какая радость в том, чтобы делить его еще с кем-то, особенно с твоей сестрой, у которой уже есть плантация. Не у нее, так у мужа – но какая разница.

Он знал, что по этому поводу следует делать. Конечно, знал. Он стал бы управлять Монтелетом, если, конечно, решил бы остаться здесь. Они встретились бы с Дейн и договорились по поводу ее доли, и на этом можно было бы поставить точку.

– Я хочу сказать: что, если бы все это было твоим? – осмелилась спросить Найрин, продолжая возбуждать его своими поглаживаниями.

– Видит Бог, я бы поскорее смотал отсюда удочки. С чего бы мне хотеть, чтобы все это стало моим?

– Потому что твой отец был богат, и он делал неплохие деньги, выращивая и продавая сахар. И то же самое мог бы делать ты, любимый.

«Богат и привязан к месту, – подумал Питер. – Гнить в этом болоте и покупать за границей все, кроме еды!»

Питер не понимал этого образа жизни. Но он не собирался говорить об этом Найрин, особенно сейчас, когда она так приятно водила пальчиками вокруг его полных семени яичек. Когда она это делала, ему ничего так не хотелось, как остаться в Монтелете навсегда.