Кандидат - Роман Корнеев

Двадцать первого марта он был выписан.

Провожать его вышли все, кто не был в тот момент на дежурстве.

Рэдэрик неловко махнул им рукой и не спеша направился к ближайшей площадке общественных скаутов, ему явно было неудобно в новой непривычной одежде, сердце Янека разрывалось. Долгожданной ответной улыбки он так и не увидел.

Все уже разошлись, молча и как-то насуплено, обычно проводы пациентов, особенно таких «долгожителей» были всё-таки радостными. Янек остался стоять дольше всех.

В результате только он заметил одетую в тёмное фигуру, что встретила Рэдэрика у самой площадки. Они встретились, не пожимая друг другу рук, и будто бы вовсе молча направились куда-то в сторону, наверное, к посадочным местам, выделенным для личных аппаратов.

Всё-таки кто-то его встретил.

Янек слышал краем уха что-то про отсутствие у Рэдэрика живых родственников, однако в тот момент его интересовало вовсе не это, у него так и не осталось в памяти ничего подробного о личной жизни его пациента, да его, как настоящего профессионала, это и не волновало.

Вздохнув, он повернулся на каблуках и направился в свой корпус.

Больше они никогда не виделись, хотя память — слишком скверная штука, она никак не хотела впоследствии забывать то самое, раздирающее душу:

Пора.

Он брёл по бесконечной пыльной пустыне, столь же безропотно привыкнув к её однообразию, как раньше привык сначала к пустоте и неподвижности космоса, как потом привык к своей квазижизни, подвешенной d невидимых тенётах чужой воли, как ещё позже привык к своему новому имени и привык к новой, да что там — единственной своей цели.

Он это умел лучше всего, привыкать.

И не умел всего остального.

Не умел жить, как прежде, не умел вспомнить своё настоящее, прошлое имя, не умел планировать свой следующий шаг и не умел удивляться.

После встречи с Адресатом, так и не узнав ни строчки из того неведомого послания, что добралось сюда столь окольными путями из недр недостижимой Иторы, он не рассыпался прахом, утратив своё предназначение. Не увидел он и новой цели, цепочка событий прервалась, не начавшись, хотя едва ли запущенное столетия назад в ином уголке Галактики могло быть названо «оборвавшимся, едва начавшись».

Он не стал снова живым и не стал снова мёртвым, не почувствовал утраты, расставшись с посланием, которое, как казалось, и дарило ему эту странную жизнь без жизни, вне жизни, мимо жизни.

Ничего не происходило. Даже поднявшийся было ветер тут же стих, едва растворилась в мареве бушующего снежного бурана далёкая человеческая фигура.

Где, как далеко отсюда во времени и пространстве гулял тот буран?

Он этого не знал и понимал, что теперь вряд ли когда узнает.

В тот же теперь уже такой далёкий момент первый шаг давался ему с таким трудом. Он думал о громоподобном гласе, что низвергнется на него с небес. Его ждала лишь тишина. Он грезил о прямом и ясном пути — в забвение и распад смерти, или к новым делам. Ни единого знака вокруг, даже тот след, что привёл его сюда, исчез вместе с посланием и тем, кто его получил.

Можно простоять здесь сто, тысячу лет, и ничего не изменится. Его забыли, оставили, бросили здесь, как ненужную игрушку, надоевшую неведомому космическому ребёнку. Так казалось.

Но стоять там он всё равно не мог, и тогда он сделал шаг. Никуда особо не целя, просто шаг вперёд, а может, и назад, а может, в сторону. И ничего снова не изменилось.

Тогда он тронулся в путь, потерявший едва обретённое имя, как никогда одинокий и как никогда опустошённый.

Этот сосуд нужно было заново наполнить, этот путь нужно было заново пройти.

Он шёл и вспоминал всё с начала, с первого своего взгляда на мистическую первозданную красоту матери-Иторы, с того мгновения, когда в нём поселилось отчаянное, безумное желание стать с ней единым целым, проникнуть под полог её облаков, застыть под сенью её прекрасных гор, окунуться в прохладу её озёр.

Глупая выдумка… но нет.

Никакая минутная причуда не может провести человека через всю жизнь, не сделав прежде маньяком, сокрушив его душу до самого основания, вывернув её неприглядной изнанкой на свет.

Он был обычным человеком, разве что чуть более целеустремлённым, чуть более уверенным в себе, в точности знающим, что ему нужно, и он своего добился. Маньяка никто не поставит начальником сменной контрольно-обслуживающей вахты оборонительного комплекса, или всё-таки…

Можно сколько угодно спорить с самим собой, но правда куда проще — он не знает, как на самом деле было дело. Он помнит только то, что ему позволено, или только то, что он может воспринять в своём текущем состоянии. А значит — ничего нельзя исключать. Ровно как и то, что его вообще никогда не существовало на свете — такого, каким он себя помнит, подменяя по сути пустую иллюзию словом «память».

Он усмехнулся. Солипсизм в его положении противопоказан. Или он действительно забыт и брошен, и тогда можно идти, можно стоять, можно декламировать стихи, а можно в бессилии грызть зубами эту мёртвую пыль вокруг.

Или — один шанс на миллион, что ему просто дали выбор. Поверить в себя, и пройти этот путь до конца.

И тут он снова увидел в небе белёсые следы протуберанцев.

Они стремительно густели, свиваясь в знакомые вихри, небо темнело с каждым его натужным вздохом, но он не останавливался, только прибавляя шаг.

Снова возник ветер. Сухой и безжизненный, он словно что-то искал, какой-то неведомый источник, у которого можно насытиться, разделить с ним жизнь, порождая жизнь новую.

Вдали уже вовсю полыхали беззвучные грозы, блицами молний бросая отсветы на небесных гигантов. Только теперь он понял, какие масштабы были у разворачивающегося вокруг него действа.

Важное, он забыл что-то важное.

Уже держал его в руках, на миг отвлёкся, и оно тут же ускользнуло, исчезающе-тонкое.

Он думал об Иторе, о своём пути к ней.

На собственном опыте он доказал, что к Иторе нет прямых дорог, как нет их и в обычном мире. Итора — лишь проекция чего-то большего на крошечный мирок, населённый невесть как на ней очутившимися существами. И у каждого из них — был свой путь. Осталось понять, смог ли он донести до самой Вечности собственную просьбу там, давно и далеко, и была ли эта просьба услышана.

Если была — значит, он и был тем лучом света, который всегда движется по кратчайшему пути. Значит для него — этот бесконечный путь и был кратчайшим.

Он не видел гигантских тёмных врат, прянувших ему навстречу, не слышал рёва фанфар, не заметил и призрачного свечения, пронизавшего в тот последний миг его фигуру.

Новая жизнь наполняла его, и новое откровение занимало его разум куда больше тусклых образов окружающей реальности.