Воин. Знак пути - Дмитрий Янковский

– Уходить… – устало вымолвил князь. – Нормальным словом это называется «бежать». Бежать, понимаешь? Вот в чем разница. И для каждого русича Киев – это столица, может быть часть души. Разве мой приказ о сдаче что-то изменит? Разве хоть кто-то из идущих на смерть за меня послушается меня самого?

Он чуть обернулся, разглядев как в черных глазах волхва отражается последний бледный отсвет заката.

– А ты здорррово повзрррослел в эти дни, княже… – одобрительно кивнула поросшая бурой шерстью голова. – Начал различать, что хорошо для тебя лично, а что для Руси. И все же надо идти. Вот-вот враг пойдет в напуск.

Владимир шагнул к ведущей со стены лестнице, остановился, смуглое лицо обернулось к нечеловеческим глазам верховного волхва.

– Я не могу уйти! Не могу оставить их тут умирать. Ведь ни один не сдастся, чтоб обождать подмоги! – решительно вымолвил князь. – Отопру ворота и один стану с мечом супротив этого войска. Пусть лучше порубят, чем моим именем станут псов называть!

– Ты сейчас говоришь не как князь, – оскалил клыки Белоян. – А как сын рабыни, как сын своего народа. Это и добро и худо. Как ни крути, но ты все таки князь. Идем! Ты ведь не просто так человек, ты словно знамя для русичей, только ты сможешь собрать их сызнова, когда подмога подойдет, да и подмоги не будет, коль загинешь ты сам. И помирать красиво тебе нельзя – такая смерть подымет с лавок и тех, кто еле меч в руках держит, все будут мстить за светлого князя. Даже дети и бабы. Вообще никого не останется. Попомни мои слова! Ты для них значишь не меньше, чем сам стольный град.

– Бежать… – склонил голову Владимир. – Бежать?

Он вдруг словно очнулся от сна, в глазах взвились ярые искры надежды.

– Послушай, волхв… – в запале ухватил он Белояна за могучее плечо. – Значит они за меня дерутся? Не только за свободу и город?

– Ясное дело… – рыкнул медведеголовый. – Если бы они сдались, город остался бы цел, да и свободы, может быть, не сильно убавилось. Но разве они об этом думают, когда рядом ты, словно буйное плямя.

– Бежать! – Владимир в запале шлепнул Белояна в плечо, но тот даже не шелохнулся. – Бежать! Тогда я стану предателем, хуже смердячего пса и никто не станет за меня погибать, может хоть половина в живых останется. Уходим, верховный, уходим! И надо слух распустить погаже, такой, чтоб народ при звуке моего имени плевался и морщился, будто муха в рот залетела.

Владимир вошел в Золотую Палату как ярая грозовая туча, глаза горели огнем сотен молний, плащ развевался от каждого шага, словно вместе с князем в палату ворвался упругий буревой ветер. Он страдальческим взглядом оглядел длинный, почти пустой стол – на лавках сидели одни бояре, а богатырям тут скучно, они на заставах, все силушкой тешутся. Ящер бы их побрал! Да и меня вместе с ними… Надо было закатить пир беспрерывный, не жадничать, тогда бы хоть половина добрых воев тут иногда появлялась. Хотя б языки почесать. А так где Муромец, где Добрыня, где Лешак, их друг молодой? Не видать ни Войдана, ни Витима с его ночной троицей. Даже молодой селянин Микула, что кулаком бревно прошибает, был бы в подмогу, да нет и его. Хотя этих пиром тут хрен удержишь… Нет, надо было раньше думать, а сейчас нечего локти кусать.

Он дошел до стоявшего во главе стола кресла, крепкая рука ухватилась за спинку, словно помогая удержать тело на слабеющих от бессильной ярости ногах. Князь, тяжело вздохнул и, не садясь, молвил громовым голосом:

– Слушайте мой указ! – он медленно повел взглядом, всматриваясь в обращенные к нему лица. – Наказываю сдать Киев полякам без боя, без пожаров, без крови.

Бояре зашумели, заволновались.

– Что ты молвишь такое! За тебя каждый умереть готов! Пусть дерутся до последнего!

– Ну а потом? Ведь и до нас дойдет очередь, когда вся дружина поляжет. Я ухожу! Бегу, коль так до вас лучше доходит!

– А мы, княже? – выкрикнул худощавый бородач с хмельным блеском в глазах. – Под поляками нас оставляешь?

Владимир глянул на него исподлобья и бросил презрительно:

– Я никого не держу. Белоян прямо сейчас, у меня в светлице, открывает колдовские ворота. Ступайте кто хочет – окажетесь сразу в Новгороде. Я тоже уйду. Но последним…

Сидящие за столом снова заволновались, многие сразу вставали и уходили, другие сидели в глубоком раздумье. Владимир оглядел Золотую Палату, как бы прощаясь и вышел, только поднятый плащом ветер обдул разгоряченные боярские лица.

Польский князь Бутиян, молодой, но уже заметно раздавшийся жиром, сыто икнул, завершая ужин и, покряхтывая, выбрался из шатра. Недопитый кубок он прихватил с собой и теперь задумчиво прихлебывал, поглядывая на быстро темнеющие небеса. Остывающий вечерний воздух немного освежил захмелевшую от дорогого вина голову, руки пригладили короткую кучерявую бородку и небрежно распустили ремешки доспеха. Доспех сверкал чистым золотом, тончайшие чешуйки, нашитые на добротную холстину рубахи, были почти невесомы, чтоб не стеснять удобства князя. Защиты правда никакой, пальцем проткнуть можно, но трудами знатных мастеров-ювелиров все это выглядело богато и грозно. Князь должен быть одет по-военному для поднятия духа войска, так его учил странный русич, явившийся невесть откуда пять весен назад. Не убедись Бутиян в его правоте на собственной шкуре, никогда бы не стал таскать эти блестящие побрякушки.

Да, многому пришлось выучиться у хмурого чужака, которого все звали Чернобородым, иначе так и остался бы Бутиян средненьким воеводой в ляшском войске, где и более знатных-то чтили не больше, чем равных себе. Все же не старший сын, а значит на княжение в Польше можно было даже не метить. Но, как говорил Чернобородый, были и другие земли… Только протяни руку с зажатым в ладони булатным мечом. Земли богатые, неизмеримо большие, населенные дикими варварами, одетыми в шкуры. Чужак вообще умел залезть в душу, умел говорить так, что сердце замирало от сладких грез. Именно тогда, пять лет назад, Бутиян начал видеть во сне стольный город русичей, Киев, центр Вселенной. До рассказов Чернобородого он о нем только вскользь и слышал, но чужак был горазд сказы сказывать…

Вот только никто дальше дальних русских застав не захаживал, разве что в мечтах. Все, алчущие чужих богатств, сложили головы под ударами сильномогучих киевских богатырей. Тогда-то Чернобородый и предложил создать войско, которому равных не будет…

Не удалью, не отчаянной храбростью должно было побеждать оно, не богатырской силой, а крепким булатом особо выкованных мечей, неуязвимым доспехом из стальных пластин и невиданными воинскими премудростями. Отточенная выучка каждого воя сказалась в первых же битвах у польских границ, а с победами удивительное воинство начало набирать и силу, и число. Жадные обычно ромеи помогали деньгами, немцы тоже в стороне не остались, присылали лучших мастеров, которые днями и ночами переводили в звонкую сталь придумки Чернобородого.

А русич словно нарочно всегда шел против всяческих правил… Поначалу он выучил воевод по-особому управлять конницей, да так, как никто и помыслить не мог, из-за чего удары набиравшего силу войска оказывались столь непредсказуемыми, что никто не мог придумать защиту от них. Затем, долго высиживал в мастерских, и хотя у самого руки к железу лежали худо, но немецкие мастера ловили каждое слово, обращая его в могучие баллисты и сифоны для метания греческого огня. Он же придумал, как брать города без утомительной осады и ненужных людских потерь, защищая баллисты конницей и колотя ими по стенам по несколько дней кряду. И только потом стал учить пеших ратников новой манере боя, когда бешено вращающиеся лезвия мечей будто сверкающими коконами защищали и без того закованных в сталь воинов, разя быстро и мощно. Такая манера давала не столько реальное преимущество, сколько наводила страх на всех, с кем приходилось доселе сталкиваться. Настоящих битв становилось все меньше и меньше, так как одно упоминание имени Бутияна заставляло жителей сдвать города. Потери в боях стали настолько малы, что войско разрасталось с пугающей быстротой и вскоре невиданная по мощи и числу рать была готова выступить в свой главный поход.