Четыре сестры - Малика Ферджух

плакать, умоляю, ну что может быть такого ужасного? Иначе он будет выть всю дорогу, говорю вам, это чувствительная собака.

* * *

Женевьева показала себе язык, проходя мимо зеркала над камином.

– Трусиха! – сказала она своему отражению и просияла улыбкой. – Но меня оставили НАКОНЕЦ в покое!

Она усадила Энид, Гарри и Дезире перед телевизором. Это было нехорошо, потому что показывали фильм про бессмертного злодея по про звищу Красный Скульптор, который истреблял все на своем пути. Но ЕЕ ОСТАВИЛИ В ПОКОЕ!

Чтобы не чувствовать себя виноватой, она решила испечь кекс. Но сначала ей хотелось хорошую ванну с пеной. Она заглянула к Гортен зии, которая читала в своей комнате «Давида Гольдера»[64], и заперлась в ванной.

Женевьева пустила воду и разделась. Потом встала перед зеркалом на двери, крутанулась на правой ноге, на левой, уперев руку в бок, выставив бедро, как на конкурсе элегантности «Трофей Вандома». Порывшись в косметичке Шарли, достала карандаши, красный и черный. Нарисовала на висках стрелки Клеопатры, но в ванной было жарко, стоял пар, и вокруг глаз образовались синяки. Она вытерла все губкой, потерла хорошенько. Нос и веки стали цвета помидоров.

Затем Женевьева аккуратно растушевала черный карандаш. Зачесала свои светлые волосы на одну сторону, на другую, потом назад, изобразила пылкий поцелуй, судьбоносную гримаску, вулканическую прядку, горячий подбородок, дерзкую бровь, горделивое плечико, роковую улыбку, многообещающий взгляд… Ммм. Растекшийся карандаш делал ее скорее невестой Франкенштейна. Черт, ванна переливается!

Она закрыла кран и нырнула под горячую пену. Взяла журнал «20 лет», валявшийся на мешке с грязным бельем, полистала его, покачиваясь в воде. «В первую очередь я, – гласил один заголовок. – 32 приема, чтобы подстегнуть маленькое эго». Женевьева внимательно прочла все 32 пункта – разумеется, ни один из них она не могла применить на практике.

Она встала из ванны красная, блестящая, как зад бабуина, со сморщенными пальцами. Извлекла из выдвижного ящика «Шок-крем» (название точно у хлопьев для завтрака, но это был крем для похудения) и намазала им щеки и мочки ушей. Свои щеки она находила слишком круглыми, мочки же папа называл «мои носочки с яблочками», когда она была маленькой. Шесть недель она мазала их, как хлеб маслом. Она рассмотрела их в увеличительное зеркало. Заметных перемен не было.

Женевьева убрала крем в ящик. Ополоснула ванну, вытерлась и быстро оделась.

Внизу трое зулусов по-прежнему смирно сидели перед телевизором. Раскрыв рты, они слушали брокера в галстуке, вещавшего, что «индекс Насдак может лишь смещаться в перспективе плавающего понижения массы находящихся в руках у населения акций, которые…». Женевьева прикрыла дверь и пошла в кухню.

Учуяв попутный кулинарный ветер, Ингрид и Роберто последовали за ней.

Женевьева разогрела духовку, быстро перемешала 140 г масла с четырьмя яйцами, семиграммовым пакетиком дрожжей, 128 г сахара, 133 г муки и дала кошкам вылизать остаток теста. Она стояла на табуретке в поисках изюма в буфете, как вдруг шум машины привлек ее к окну.

Это был Базиль.

Она поспешно сунула в духовку кекс без изюма, ну и ладно, и выбежала на крыльцо, когда Базиль выключал мотор. После глупой и необъяснимой секунды колебания они обменялись поцелуями. Как обычно. Как раньше, поправилась Женевьева.

Кожа под глазами Базиля была тонкая, серая, припухшая.

– Я трусливо дождался, пока Шарли выйдет на работу, – сказал он. – Мне не хотелось с ней видеться… так скоро.

Женевьева кивнула. Она хотела взять его за руку, чтобы утешить, но пальцы у нее были в муке и остатках теста. Она вытерла руки. Базиль между тем уже отошел.

– Я пришел забрать вещи, – продолжал он. – Кое-какую одежду, бритву…

Он хотел было зайти в гостиную. Женевьева его удержала.

– Там мелкие.

Она подумала, что ему вряд ли хочется кого-нибудь видеть. Он прошел через коридор. Она открыла шкаф с дисками и видеокассетами – многие принадлежали ему, – но он на них даже не взглянул. Наверху он нашел ремень и две пижамы и взял их не задерживаясь.

Когда они спустились обратно, Женевьеву испугало его лицо.

– Как ты?

– Нормально.

– Тебе есть в чем все это унести?

– Э-э… Совсем забыл. Извини. А я ведь приготовил сумку.

Женевьева пошла в кладовку за пакетами из «Гиперпромо». Когда она вернулась, он стоял, опустив руки, посреди коридора и смотрел на свои ботинки.

– Держи, – сказала она.

Базиль уставился на пластиковые пакеты, как будто спрашивая себя, за каким чертом они нужны.

– Спасибо, – ответил он после долгого молчания и кое-как, вперемешку засунул в них свои вещи.

– Если ты что-нибудь забыл… – начала она.

– Нет.

Он улыбнулся, но какой же странной улыбкой. Она поняла, что он больше не вернется.

* * *

Беттина ехала по Тупику на велосипеде. Одной рукой она сжимала полы наброшенного плаща.

Если Дениза и Беотэги мне позвонят и станут расспрашивать, я заору. Если Шарли спросит, где я была весь день, я заору. Если Энид и Гортензия сделают замечание насчет моего лица, я их убью. И Шарли убью, и Денизу, и Беотэги!

Навстречу ехала машина Базиля. Что он здесь делал, бедный Базиль? Хотел вернуть невозвратимое? Поправить непоправимое? Мы с тобой теперь можем лекции читать на эту тему. Бедный Базиль и бедная Беттина.

Она увидела Женевьеву, которая бежала за машиной с пакетом. Базиль затормозил. Пока он открывал Женевьеве окно, Беттина преодолела разделявшие их метры и, спрыгнув с велосипеда, бросила его на обочине.

– Ты забыл, – пропыхтела Женевьева, – твою бритву!

– О, – сказал он, – это не… Спасибо.

– И еще… Я знаю, что ты ее любишь.

Женевьева показала то, что держала в руке. Это была картина, о, совсем маленькая картина, размером с книгу карманного формата – карманная картина, короче говоря, – которую их отец когда-то писал много месяцев. Беттина помнила, как сказала ему:

– Столько времени, чтобы нарисовать два дерева, папа?

– Одна фраза требует столько же, сколько сотня страниц.

Она тогда прыснула: ха-ха! Но отец был серьезен.

Базиль обернулся к ней:

– Здравствуй, Беттина. Как дела?

– Хорошо.

Он посмотрел на Женевьеву, потом на картину с парой деревьев – это были два кипариса, один пышный, другой как кисточка. Вдруг он распахнул дверцу, вышел из машины и, раскрыв объятия, прижал девочек к себе. Уткнувшись в их волосы, он прошептал:

– Спасибо…

И тут, обнявшись посреди Тупика, все трое расплакались.

16

Кускус со слезами

Танкред в этот вечер повел Шарли в кино.

– Базиль водил нас всех, – заметила Энид с ноткой сожаления, когда голубки ушли.

– Бедный Базиль был влюблен в Виль-Эрве и