Павел II. В 3 книгах. Книга 3. Пригоршня власти - Евгений Витковский

«…Каким образом для одного уезда назначен генерал-губернатор? Широкие круги одесской общественности…»

К чертовой матери. Это «Дюк», брайтонский листок, все про то же да про то же. Не зря государь из своего титула «барон Брайтонский» вычеркнул и сказал, что это титул чужой. Ивнинг с сомнением, но и с надеждой подумал: не ему ли самому в итоге этот титул перепадет? Он выключил телефакс, потом снял трубку с телефона, ведущего в главный кабинет. Ответил сам царь. Это бывало только тогда, когда секретарь кого-то выпроваживал, и у самодержца оставалась свободная минутка.

— Ваше величество, — скромно сказал Анатолий Маркович, — есть сводка европейских газет на сегодня. Я пошлю?

Павел кашлянул в трубку, потом произнес предельно лениво:

— Николай Васильевич только что ушел, аквариум почистил. Такие хорошие коньки, такие спокойные. Европа… Вот что, милейший, отложите на утро. Когда русский царь глядит в аквариум, Европа может подождать.

Гудки отбоя Анатолий Маркович слушал долго и чувствовал, как растет в нем с каждым гудком благоговение перед этим великим человеком.

Брат, ты задаешь вопросы, которые можно задавать только масону тринадцатой степени посвящения, с геморроем и в сандалиях.

РОБЕРТ ШЕКЛИ. И ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ РАГУ

Несмотря на жаркий день, оба визитера, которых Эдуард Феликсович заприметил из окна входящими к нему в подъезд, были одеты в темные и длинные плащи, и на головах у них было что-то не летнее. По меньшей мере одну из двух фигур он опознал, хотя не видел этого человека много лет и рад бы еще не видеть втрое дольше. Спутник опознанного был толст и напуган — он семенил такими противными шажками, что в мыслях старый лагерный лепила Корягин немедленно перешел на феню: «Шакальё».

Ведя в поводу неизвестно кого, по лестнице к светлейшему князю Корягину поднимался лично Владимир Герцевич Горобец. Дед опустил в карман именной «ТТ-Магнум» и со вздохом пошел открывать.

Гости двигались по лестнице очень долго, понятное дело, верховный масон России никогда не доверился бы такому злокозненному ящику, как лифт. Дед осмотрел прихожую, точней, самцов-попугаев. Рыбуня, Михася и Пушиша, как и положено, сидели на железной трубе в одинаково грустных позах, им было отчего грустить: все их дамы были без малейшего спроса у супругов перетоптаны новым гиацинтовым, Володей, восседавшим сейчас на левом плече Корягина. Дед погрозил Рыбуне пальцем, дед совсем не хотел пушкинских ужасов у себя в прихожей, а намерение клюнуть в темя хоть какого-нибудь вшивого гостя старший гиацинтовый выражал всеми девяносто восемью сантиметрами своей длины. Дочери деда отсутствовали, старшая забрала младшую на божественный Тайвань к косметологам; зятья расползлись по присутствиям; старший внук отселился по государевому указу в Зарядье-Благодатское, за противотанковые ежи, младшие болтались где-то на кремлевских угодьях. Впрочем, завтра все равно была суббота, предстояло, как обычно, ехать на птичий рынок. Чай, сидят три дуры на кладках, каждая в три яйца. Правда, богатых людей нынче прибавилось. А вот чтобы хороших — так нет…

Наконец прозвучал длинный звонок в дверь, все попугаи склонили головы влево, дед открыл. На пороге стоял Горобец, облаченный во что-то довоенное, покроем и запахом напоминающее классический лапсердак; толстый спутник масона прятал физиономию за бинтом во всю щеку и темными очками; в прежние годы первый же милиционер увел бы его в отделение для проверки, но милиционеров не стало, а синемундирная полиция такими пустяками не интересуется.

— В мире дьяволу принадлежит все… — сквозь одышку произнес Горобец. Дед ответил в соответствии с ритуалом:

— А в масонстве как-никак только половина. Проходи, Владимир Герцевич, в доме никого.

— В нашем доме! В нашем доме! В нашем доме!!! — весьма угрожающе крикнул с дедова плеча Володя. Говорил он уже довольно хорошо, почти отучил себя от привычки лаять: превращение из эс-бе в гиацинтового ару он воспринимал как повышение, и уж лучше ни на кого не гавкать. Да тут еще мода на эту противную группу, «Ласковый лай», Тимон ее, когда дома, с утра до ночи слушает через динамики. К Тимону Володя питал определенную приязнь, все-таки приятно, что хоть один из сыновей полковника шел в карьере по линии отца, однако в музыке смыслил мало. Вот поискал бы среди эс-бе внука Витьку, послушал бы, как тот верхнее «до» берет в каждом куплете, когда воет про то, как на тройке служил ямщиком, не говоря уже о партии Жермона! Но учить музыке пес-попугай парня не собирался, у Аракелянов в гербе три микрофона и колючая проволока — вот пусть по ним и специализируется.

Гости между тем прошли в дедову комнату. Горобец опустился в хозяйское кресло, непонимающим жестом погладил железку, об которую Володя давно приладился точить клюв. Из женщин поблизости сидела на яйцах одна Кунигунда, две других блаженствовали в комнате съехавшего Ромео. Но именно Кунигунда сейчас свой срок досиживала, Володя с трудом сдержался, чтобы не рыкнуть, он-то отлично знал, на чьих яйцах попугаиха сидит, он готов был взлететь на защиту, как в прежней жизни оскаливал клыки, если опасность грозила щенкам. Горобец внушал бывшему эс-бе известную брезгливость своей демонстративной неопрятностью, но веяло от масона и чем-то иным, какой-то беззащитной древностью, — так, наверное, пахнет пирамида Хеопса, огромная, допотопная: обшивку всю ободрали, мумии украли, осталась одна древняя величественность, почти без формы и вовсе без содержания.

— Что мы наделали, брат Лат? — с места в карьер обратился Горобец к деду, используя его давнее звание, так к Корягину с конца тридцатых годов никто не обращался. — Мы же все делали правильно! Ты — тесть канцлера, ты дед принца, ты сам светлейший князь, так, может быть, хотя бы объяснишь, почему все не так, как надо? Мы планировали возвести на престол советского царя, а что имеем? Русского императора, у которого титул на шести страницах, на седьмой продолжение, а в нем — территориальные претензии на полмира! Мы же все делали в полном согласии с предсказаниями, мы не стали принимать его в вольные каменщики, ну а теперь уже поздно, он никого не слушает! Может, он тебя послушает? А? Ты что, все злишься, что сидел вместо меня? Так ведь не так плохо ты и сидел, медик же, с дипломом…

— На зоне, знаешь, куда диплом засунуть лучше всего? — прервал дед Горобца, двигаясь в своем кресле влево, чтобы Володе не тесно сидеть было.

— Знаю. Но у тебя же не один диплом, ты ведь и вправду жил в лагере лучше других! Я сам тебе сало передавал, белорусское, в четыре пальца…

— Мне за мою работу и в шесть пальцев носили. Но я-то сидел в лагере, а ты что делал?

— Я… Мне нельзя было садиться! Ты прекрасно знаешь, сколько времени готовился Великий План! Из лагеря им руководить было невозможно! Кстати, а будь ты на свободе — как бы не угодить тебе в «убийцы в белых халатах»!

— Не угодил бы, мой диплом в СССР недействителен, я в лагере фельдшерские курсы кончал, иначе никто не поверил бы. Словом, я-то сидел, Владимир Герцевич, а ты работал освобожденным парторгом и воплощал свой Великий План, к которому я, заметь, не имею никакого отношения.