Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

Одинцов остановился в нескольких метрах от мужика и, продолжая целить ему в голову, скомандовал:

– Нож!

– Чего?! – уставился на него мужик.

– Я говорю, нож отбрось вон туда. Медленно и аккуратно.

– Ты что, русский?

– Нож, или я стреляю.

Мужик неохотно показал Ka-Bar с воронёным семидюймовым клинком, который он действительно прятал, отбросил его в сторону и спросил:

– Какого хера ты здесь делаешь, родное сердце?

– Так я познакомился с Вараксой, – сказал Одинцов.

Его слушали не перебивая. Это был рассказ про совсем другую, неведомую жизнь. Хотя вроде бы все смотрели телевизор, читали газеты и понимали, что война случается не только в кино.

На экране показывают войну профессионально поставленную, сыгранную и смонтированную; с красивыми неожиданными ракурсами, яркими спецэффектами, крупными планами и тревожной музыкой. Но даже лучший документальный фильм – это взгляд чужими глазами. Акценты расставлены заранее, дикторский текст выверен, а кадры тщательно подобраны так, чтобы произвести максимальное впечатление. Даже самый правдивый репортаж – в дыму, на фоне выстрелов и с настоящими кровавыми кишками в кадре – это всё же только кино. Автор передаёт свою точку зрения публике…

…которая глядит на экран – и думает о делах на завтра, хрустит попкорном или разговаривает по телефону. Чем дальше, тем сложнее расшевелить зрителя, который уже всего насмотрелся. Человек привыкает к чему угодно, и чувства притупляются от обилия экранной кровищи.

Совсем другое дело, когда напротив сидит человек, который воевал не понарошку, а взаправду. Сидит и спокойно рассказывает об одном – всего об одном! – эпизоде из многих, когда он стрелял – и в него стреляли; когда он убивал – и его пытались убить. Рассказывает не для рисовки перед красивой женщиной, не как об увлекательном приключении, а как о работе. Тяжёлой, но привычной работе. Рядом с ним ты волей-неволей оказываешься по ту сторону экрана, понимая, что музыки, выигрышных ракурсов и титров не будет, а сюжет не выстроен заранее, но складывается здесь и сейчас – готовый к мгновенным непредсказуемым поворотам в любую секунду. А потом вдруг приходит мысль, что неторопливый рассказчик может мгновенно превратиться в себя прежнего – стремительного, беспощадного и смертельно опасного…

…и от этой мысли становилось не по себе даже Мунину, который повидал Одинцова в бою. Во время рассказа впечатлительный историк словно чувствовал тягучую африканскую жару; его ноги ныли от многодневного марша, плечи оттягивал тяжеленный груз, на зубах скрипела пыль, а кровососы и сороконожки забирались под одежду. Он вместе с Одинцовым шарил воспалёнными глазами по сторонам в поисках опасности, готовый выстрелить первым. Он чуял запах мужских тел, не мытых много дней; по его лицу стекал пот, перемешанный с камуфляжным гримом и грязью, а во рту стоял кислый вкус пороховой гари. Он слышал оглушительный грохот автоматов и пушки в тесном раскалённом чреве броневика, по которому снаружи, словно кувалдами, тоже лупили выстрелы врагов, – от этого грохота, да ещё если ты не надел шлем, полдня потом гудит голова, и в ушах словно ваты напихано…

– Варакса убил ваших людей и пытался убить вас, – нарушил молчание Салтаханов. – Почему вы его не пристрелили? Это можно было запросто сделать, и никто бы ничего не узнал.

– Не можно, а нужно, – поправил Одинцов. – Я был обязан его пристрелить.

– Тогда тем более почему вы этого не сделали? Чем он вас разжалобил?

– Варакса? Разжалобил – меня?! Путаешь ты что-то. Это не по нашей части.

Одинцов посмотрел на Арцишева, на Еву и перевёл взгляд на Мунина с Салтахановым.

– Вот ведь какая штука, – сказал он и в задумчивости поскрёб затылок. – Есть вещи, которые совершенно очевидны для профессора. Он не понимает, как их можно не понимать. Но для меня тоже есть вещи… Ладно. Почему я не пристрелил Вараксу? Смотри́те. Там, где наших быть не может, я встречаю наших в кубинской форме, хотя ближайшие кубинцы водятся где-нибудь в Аксуме, и до них вёрст полтораста. В бою ребята себя тоже показали. То есть я понимаю: они – переодетые профи. Но мы-то ведь тоже вроде как эфиопы. Значит, Варакса со мной одного поля ягода. Это первое.

– Второе, – продолжал Одинцов. – Грузовик Вараксы шёл на приличной скорости в сторону гор. В горах спецназу делать было нечего, за ними тем более, а дальше берег, оттуда можно только уходить к своим. Значит, группа тоже отработала и возвращалась. Мало ли какое задание выполнил Варакса и какую информацию вёз? А тут я его пристрелю, и наши ничего не узнают, как ты справедливо заметил.

– То, что он русский, что его ждали дома, что я нападал, а он защищался, и на его месте я вёл бы себя точно так же – это всё лирика, – сказал Одинцов. – Если цель стóит того, чтобы в неё выстрелить, – значит, она стоит того, чтобы выстрелить дважды. Я не стал торопиться, потому что мог добить Вараксу в любой момент.

– Так ведь и он вас мог, – заметил Салтаханов. – Добрался бы до пистолета или ножа… Странно, что вы оставили в живых такого опасного врага.

– Варакса не был врагом и не представлял опасности.

– Как это – не представлял?

– Очень просто. С простреленной ногой можно управлять машиной. Можно на ней ходить какое-то время, если умеючи. Я однажды даже пробежал немного. Но Вараксе не повезло – пуля зацепила кость, а это совсем другое дело. Для него убить меня в той ситуации было всё равно что самому застрелиться. Мы оба знали, что я ему нужен, а он мне – нет.

– Вы были нужны для перевозки Ковчега Завета? – быстро спросил Салтаханов.

Одинцов фыркнул.

– Ишь какой шустрый… В кузове грузовика лежали два ящика. Я подогнал БМП, и мы перекинули их в десантное отделение.

– Два ящика? – Арцишев сделал упор на слове «два».

– Что за ящики? Как выглядели? Какого размера? – Салтаханов стал похож на охотничьего пса, который наконец-то взял след: точь-в-точь давешний оператор из видеостудии.

– Два ящика, – спокойно повторил Одинцов. – Обычные, вроде оружейных. Крашеные доски цвета хаки. Маркировку не помню, мне такая никогда не попадалась. В длину метра полтора. В ширину и в высоту…

Он развёл в стороны ладони, прикидывая размер, и пояснил:

– У БМП в корме двери небольшие, это же не автобус. Раз ящики влезли, значит, сантиметров восемьдесят, что-то такое.

– И вы не спросили, что внутри?

– Не знаю, как у вас, а у нас не принято болтать и задавать лишние вопросы. У Вараксы было своё задание, у меня своё. Он попросил помочь, я помог. Мы одной стране присягали.

– Позвольте узнать, – снова встрял Арцишев, – вы эти ящики перетаскивали на руках или пользовались какими-то устройствами? Краном, домкратом…

– На руках, – сказа Одинцов.