Московский инквизитор - Алексей Макеев

Оставшись одни, Косарев и Фомин дружно вздохнули, и «следак» спросил:

— Что будем делать, Андрюша?

— А что мы с тобой можем сделать, Леша? — безрадостно ответил Косарев. — Только молиться о том, чтобы Гурова и Крячко в Москву не отозвали — концы-то, судя по всему, туда ведут. А то пришлют сюда вместо них таких волкодавов, что от нас и косточек не останется. Гуров, конечно, мужик с гонором, но не сволочь, которая нас прилюдно мордовать будет. И он, и Стас — мужики нормальные, жизнь знают и правильно понимают!

— Ты прав. А еще надо нам их из гостиницы куда-то переселить. Я, конечно, Егорыча уважаю, но своя рубашка ближе к телу! У него свой бизнес и деньги немереные, а у нас с тобой? Снимут с нас погоны за это дело, куда пойдем? К нему в охранники или сторожа? Я предлагаю их у моей матери поселить. Это и отсюда недалеко, и биотуалет с душевой кабиной я ей установил, и водонагреватель там есть, так что будут они жить со всеми удобствами. Объясню ей, что к чему, так она им и сготовит, и постирает! Я прямо сейчас зайду, она утром комнаты и приготовит.

Мать Фомина, когда сын обрисовал ей ситуацию, ни секунды не колебалась.

— Веди! И накормлю, и обстираю! А Егорычу, если чего, в глаза все выскажу! У меня не застрянет! И пусть попробует мне в ответ хоть слово пикнуть! Барин нашелся! — бушевала она.

— Мама, ну, ты не особо лютуй! Может, и обойдется! — успокаивал ее сын.

А вот дежурный, сменившись утром и вернувшись домой, вид имел до того таинственный и загадочный, что его жена Варвара, почуяв сенсацию, вцепилась в него руками, ногами, зубами и ногтями, и ластилась, и уговаривала, и обиженной притворялась, и выпытала-таки все! При этом клялась самыми страшными клятвами, что никогда, никому, даже под самым большим секретом, ни словечка не скажет! А он и притворялся-то, что ничего рассказать не имеет права, только для того, чтобы она его уговаривала, хотя прекрасно знал, что обещания своего любимая женушка не сдержит. Поев, дежурный лег спать, а вот Варвара отправилась к соседке, где под страшным секретом рассказала той, что, оказывается, в Сабуровке педофилы были! Соседка заверила ее, что никому и никогда… Короче, по мере распространения слухов по Фомичевску уже через пару часов все, от мала до велика, знали от совершенно верных людей, что в их родном городе бесчинствует банда педофилов, так что детей лучше совсем из дома не выпускать, а тех, что в школу ходят, встречать и провожать, и еще накрепко втолковать детям, чтобы с незнакомыми дядями и тетями ни за что не разговаривали, а сразу же кричали и звали на помощь. В общем, жизнь в городе превратилась в настоящий дурдом.

Стас же, проснувшись утром, умудрился бесшумно подняться со скрипучей кровати, наскоро оделся, кое-как умылся и побрился в туалете — не баре, без душа обойдемся! — и пошел к дежурной, чтобы узнать, есть ли в городе срочная химчистка: ходить в том, во что превратились костюм и куртка Гурова, было невозможно. Выяснив все в подробностях, он поел в буфете, захватив кое-что Льву, отнес все это в номер, где сначала написал ему обстоятельную записку, а потом собрал его вещи и отправился в химчистку. По дороге встретил Фомина, который рассказал ему о грядущих приятных переменах в их жизни, и в химчистку, а потом и в управление они пошли вместе.

Косарев уже был у себя и претворял в жизнь намеченный вчера Гуровым план, то есть матюкал всех по телефону беспощадно, дабы взбодрить и подвигнуть на трудовые свершения. Первым делом Крячко с телефона Косарева позвонил Орлову, отчитался перед ним самым подробным образом, на что Петр отреагировал совершенно адекватно, как и положено нормальному русскому мужику, узнавшему о творившихся в Сабуровке делах, то есть минут пять ругался без передыха, а затем поинтересовался, что они сами собираются делать и какая требуется помощь от него лично. Узнав, что конкретно ему надо сделать, Орлов пообещал тут же подключить все возможные службы, а потом сказал:

— Стас! Тут из посольства Таджикистана странная бумага пришла.

— Что значит «странная»? — насторожился Крячко. — Она плохая или хорошая?

— Она странная, — повторил Петр. — Что-то я уже ничего не понимаю!

— Вот и давай не будем себе этим голову забивать, — предложил Стас. — Потом разберемся, не до нее сейчас! Ты лучше проследи, чтобы эти фотографии якобы потерпевших и драгоценностей в Москве у каждого пэпээсника были, про районы я уже и не говорю! Ноги-то у этой истории из столицы растут!

Пока Крячко, Фомин и Косарев обсуждали дела насущные, Гуров проснулся, причем уже в одиннадцатом часу, что было вполне объяснимо, если учесть, во сколько он заснул. Не увидев в номере Стаса, он сначала обиделся, что тот его не разбудил, а потом нашел записку и обалдел. Нет, конечно, завтрак почти что в постель — это очень приятно, но вот то, что из гостиницы выйти не в чем — гораздо хуже. Спортивные брюки и футболка у него были, так что проблема туалета и душа остро не стояла, но в управление же в этом не пойдешь! Поев и приведя себя в порядок, он позвонил Стасу и в категоричной форме потребовал вернуть ему одежду, но голос Крячко был едва слышен из-за раздававшихся вокруг него криков, и единственное, что Лев разобрал, было «после обеда». Решив, что грех не воспользоваться возможностью немного отдохнуть, потому что самое главное он вчера уже сделал, а уж воплощать в жизнь его замыслы Стас умел, как никто другой, Лев решил прилечь и снова уснул.

А объяснение крикам было самое простое — дурдом из города переместился в кабинет Косарева. Все началось с того, что дежурный, сменивший вчерашнего, позвонил ему и сказал, что возле него жутко скандалит Марыся и рвется лицезреть начальство, он ее пока сдерживает, но надолго его не хватит, так что требуется подкрепление. Бабка Матрена, которую кто-то в незапамятные времена назвал Марысей, и прозвище это приклеилось к ней намертво, была женщиной хорошо за шестьдесят, вес имела если не десятипудовый, то очень близкий к нему, а уж своим буйным характером была известна на весь город.

— Пропусти, пока она все управление не разнесла, — устало разрешил Косарев и объяснил Крячко: — Проще сдаться.

Бабка Матрена ворвалась в его кабинет, как ураган Катрина в беззащитный Новый Орлеан, и с порога начала скандалить:

— Скажи мне, Федорыч, ты какого лешего в это кресло сидеть поставлен? Почему я, старая, одинокая, беззащитная женщина, не могу на помощь родной милиции рассчитывать? Вчера Васька Рябой опять дружков собрал, опять они до поздней ночи свои уголовные песни горланили! Я чуть с ума не сошла! У меня же давление! Стенокардия! Гипертония! Этот… Поясничный радикулит! И… — Она на секунду замолчала, а потом махнула рукой: — Впрочем, неважно! Я на телефоне чуть не повесилась, а у вас тут все занято и занято! Может, этот придурошный у тебя тут сексом по телефону занимается за счет… э-э-э… налогоплательщиков!

— Марыся! — начал было Косарев, но тут же поправился: — Тьфу! Матрена! Так ведь ты же можешь и Ваську, и всех его дружков одной левой за Урал закинуть! Уж я-то тебя знаю!

— Могу! Но не обязана! А вот ты меня защищать обязан! И детей моих! И весь город наш! — стояла она на своем.