Сборник "ИЗБРАННОЕ" - Теодор Гамильтон Старджон

— А все остальное — мура.

— А все остальное — мура.

Смит кивает на телевизор.

— Мне это не нравится, и никому это не понравится.

Тут до Герба Рейла доходит, кто спонсор этого шоу с рок-н-роллом. Ведь это конкурент Смита. Конкурент номер один. «Черт бы побрал меня и мой длинный язык!» Жаль, что здесь нет Жанетт. Она бы уж сообразила. Герб говорит:

— Это грязное шоу, мне оно не понравилось.

— Если бы ты сказал это вначале, Герби, то я бы тебя понял.

Смит берет стакан Герба и уходит, чтобы наполнить его. Герб сидит и соображает, как это должен делать рекламный агент: во-первых, клиент всегда прав. Во-вторых, если бы мне дали товар, вмещающий в себя все мужские и женские грехи, то я перевернул бы мир. А вот это — тут он глядит на большой потухший глаз телевизора — это был, черт возьми, почти тот товар.

— Мне плохо, по-настоящему плохо, — ответил Чарли Джонс.

Он понимал, что, хотя он и говорил по-лидомски, все же звучит это по-иностранному, как если бы англичанин сказал по-французски: «Мне плохо, не так ли?»

— Понимаю, — протянул Филос.

Он прошел в середину комнаты и остановился около одного из грибообразных пуфиков. Теперь Филос был одет в оранжевое платье с белыми полосами, у плеч это платье расходилось, поддерживаемое невидимыми спицами — казалось, что у него крылья. Не считая платья, его хорошо сложенное тело было облачено только в оранжевые же туфли и неизменный шелковый спорран.

— Можно присесть?

— Конечно, пожалуйста, садитесь… Вам этого не понять.

Филос в недоумении поднял брови. Брови были густые и ровные, но когда он ими двигал, что происходило довольно часто, они слегка изгибались, причем каждая по-своему, напоминая два меховых гребня.

— Вы — дома, — пояснил Чарли.

На какой-то миг ему показалось, что сейчас Филос возьмет его за руку в знак сочувствия, и он невольно сделал движение навстречу. Филос же вместо этого ответил с глубокой симпатией:

— Ты тоже будешь дома. Не беспокойся.

Чарли поднял голову и внимательно посмотрел на Филоса. Ему показалось, что тот действительно имел в виду его возвращение.

— Ты думаешь, что я смогу вернуться?

— Это я не могу утверждать. Сиес…

— Я спрашиваю не Сиеса, а тебя. Могут меня отправить назад?

— Когда Сиес… — Я еще доберусь до Сиеса в свое время! Сейчас ты честно ответь: могут меня отослать назад или нет?

— Могут. Но…

— Что за черт!

— Но ты можешь этого не захотеть.

— Почему же?

— Пожалуйста, — начал Филос, и его крылья задрожали, настолько он старался быть искренним. — Не сердись, прошу тебя! У тебя много срочных вопросов — я знаю. Они срочны для тебя потому, что ты уже знаешь ответы, которые хочешь услышать. Ты будешь нервничать все больше и больше, если не получишь ответов, но на некоторые из них невозможно ответить, потому, что ты не сможешь их понять, другие же… их не следует и задавать.

— Кто это говорит?

— Ты! Ты сам! Ты еще согласишься, что их не следует задавать, когда лучше узнаешь нас.

— Черта с два! Но давай я попробую спросить что-нибудь, давай начнем, наконец. Будешь отвечать мне?

— Если смогу, конечно. (И здесь снова Чарли почувствовал смысловую полноту выражения. «Если смогу» Филоса означало почти то же, что и «Если буду в состоянии», но при этом имелся и оттенок «Если мне дадут возможность». С другой стороны, не имел ли Филос в виду, что он ответит, если будет располагать информацией? Ведь только тогда он получит возможность ответить.) Чарли отложил эти размышления до более удобного момента и задал свой самый важный первый вопрос.

— На сколько тебя перенесли?… Что ты имеешь в виду?

— То, что я спросил. Вы взяли меня из прошлого. Как давно я жил?

Филос явно находился в затруднении.

— Я не знаю.

— Ты не знаешь? Или — никто не знает?

— Как говорит Сиес…

— Ладно, — Чарли заговорил уже возбужденно, — ты прав: некоторые вопросы должны подождать, по крайней мере, пока я не встречусь с Сиесом.

— Вот ты снова сердишься.

— Нет, не снова. Я сердит по-прежнему.

— Послушай, — Филос наклонился к Чарли, — мы все, ну, новые для тебя люди — лидомцы. Ты все это еще узнаешь. Мы не можем считать время, как привык ты, продолжать счет всем этим месяцам и годам под номерами — это нам не нужно… Какое это может иметь значение — сейчас? Как тебя может волновать, как давно ты жил, когда твоего мира нет, и существует только наш мир?

Чарли побледнел, как полотно.

— Ты сказал… — нет?

Филос печально развел руками.

— Конечно, ты понял…

— Что я мог понять! — взорвался Чарли, выдержка совсем покинула его, — но, но… я думал, может быть кто-нибудь… пусть даже очень старый… Воспоминания нахлынули на него сплошным потоком — перед ним мелькали лица матери, Лоры, Руфи, мелькали и пропадали в поглощавшей их темноте.

Сиес мягко произнес:

— Ведь я говорил тебе, что ты сможешь вернуться назад и снова быть тем, кем ты родился.

Чарли сидел в оцепенении, затем медленно повернулся к лидомцу.

— Это правда? — тихо, спросил он, как ребенок, которому обещали невозможное, но который все же надеется.

— Да, но ты будешь жить там, зная… — Филос сделал жест рукой, включавший в себя все окружающее, — все, что ты узнаешь.

— Ради бога! — вскричал Чарли, — я буду дома — это главное.

И все же что-то внутри него уже не могло расстаться с новым приобретенным ужасным знанием, оно не отпускало его, пульсировало в его венах, разгоралось все ярче и ярче, как горящий уголь. Знать о конце когда он придет, как это случится, знать то, что не знает ни один человек, знать, что конец мира реален… Он будет лежать рядом с теплым телом Лоры и знать это. Покупать матери ее любимую дешевую газетку, каждому слову которой она верит, зная это. Ходить в церковь, может быть, регулярно, и знать это, наблюдать за проезжающим мимо свадебным кортежем, видеть невесту в белом кружевном платье, прижавшуюся к нарядному жениху среди моря счастливо ревущих автомобильных гудков, и знать это. И вот сейчас, в этом странном, безумно непривычном мире они хотят рассказать ему, когда и как наступил конец его мира.

— Я вот что скажу, — хрипло произнес Чарли, — вы просто отошлите меня назад и не говорите, когда или как. О'кей?

— Ты торгуешься? Тогда сделаешь ли ты что-нибудь для нас?

— Я, — Чарли похлопал по бокам своего больничного халата, но