Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев

Прошли еще квартал, толкуя о том о сем. За папиросным ларьком показались поселковые дома, палисадники городской окраины. Артем вдруг вернулся к недавнему вопросу, заданному Зилом, словно желая окончательно его разрешить:

— Вот ты говорил, Макса: «Раньше». Ну, украду раньше — горжусь. Смелый. Гульну, окосею, силу чувствую — готов все столбы на улице выворотить. И сразу оглядываюсь: не выследили? Страх, он тут же, за пазухой, хоть и не кажу вида. Да ты и сам знаешь. А теперь в доме лопочет, — Артем опустил руку к земле, словно показывая, какая у него дочка. — Рад. Баба… ну, семья. Родные. Уже думки: поймать лишний рублишко, как воробья принести в зубах к порогу. Понял?

Показалось Артему или на самом деле в глазах Зила зажглось и тотчас погасло презрение?

— Точная формулировка, — согласно кивнул Зил. — И я так собираюсь. Другая дорожка нам заказана.

В начале второй недели Уразов не пришел ночевать. «Дружка завел, — объяснил он назавтра Артему. — Дело устраивается». А затем пропал совсем: день прошел, второй, четвертый. Люпаевы облегченно вздохнули: наверно, подыскал жилье получше, а то и уехал.

Неожиданно, как всегда вечером, Уразов явился в новом коротком пальто-реглане, в хромовых сапогах. С ним порог комнаты переступил долговязый мужчина в обвисшей нахлобученной шляпе, коричневом плаще, длинных, навыпуск брюках. Он громко сопел и все время щурил левый глаз с крупным жировиком на верхнем веке; мужчина молча извлек из глубоких карманов две полулитровые бутылки, кольцо колбасы.

Оба приятеля были сильно навеселе.

— Гульнем, Артюша, — сказал Уразов, широким жестом указав на приношение.

Маруся только что искупала дочку и укладывала ее спать. Одетая в байковый чепчик, до подбородка закрытая красным теплым одеялом, пухлая чистенькая девочка уже лежала в кроватке, чмокала губами. Артем, в нижней трикотажной сорочке, засунутой в брюки, и в растоптанных домашних шлепанцах, осматривал эмалированную кастрюлю: собирался наконец лудить. Он беспокойно покосился на жену.

— Где это ты… Василий, пропадал?

— У дружка, — показал Уразов на долговязого.

— Мы уж подумали, может, уехал. Вернулся в Болдов.

— Нужды к тому нету. Нашел приличную работу, собираюсь оформляться.

Уразов еле заметно подмигнул; заметил это один Артем. «Устроился? Попрошу у Володи Зубарева охотничье ружье и сделаю салют».

Из-за спины мужа выдвинулась Маруся, злая, с красными пятнами на лбу, узком подбородке; руки после ванной у нее были распарены, лицо в мелких капельках пота. Боясь потревожить засыпающую дочку, она проговорила негромко, но с каким-то шипением:

— Что вы себе, Василь Иваныч, места не найдете выпивать? Где были, там и гуляйте.

Словно подтверждая ее слова, Артем нерешительно кивнул:

— Я выпивать не буду.

В душе он считал, что Маруся неправа. Зачем недружески встретила Уразова? Гость. Конечно, надоел, да хоть бы выслушала, зачем пришел. Артем понял так, что Зил подыскал квартиру, а может, и работу и собирался об этом сказать. Ведь по приезде обещал отблагодарить, «не оставить внакладе». Он перехватил взгляд жены, устремленный на грязные ноги Уразова и его дружка: днем шел дождь, и оба сильно наследили. Главное ж, конечно, Марусю взвинтила водка. Зря. Правда, и Зил хорош: зачем принес целый литр и еще незнакомого человека позвал?

— Неласково встречаете, хозяюшка.

Сказал это Уразов вежливо, а рыжие, нависшие брови зашевелились.

— У нас тут не забегаловка, Василий Иваныч, — тотчас застрекотала Маруся. — Семейный дом. Понятие надо иметь.

— Насчет понятия прошу не указывать, Марья Ларионовна. Я в таких словах не нуждаюсь.

Опять Маруся неправа. Можно бы по-другому.

— Дочку мы искупали, Василий, — заговорил Артем, сам хорошенько не продумав, чем убедить Зила, стараясь только выправить положение. — Спокой ей нужен, чтоб заснула. В другой бы раз лучше посидели.

Вероятно, Уразов не уловил примиряющего тона Артема или просто не хотел его замечать, обиделся.

— Так повел себя, Артем?

— Как? Нормально.

Долговязый дружок давно водрузил на стол обе поллитровки, кольцо колбасы. Не снимая помятой обвисшей шляпы, уселся на стул, пьяно сопел и все щурил левый глаз. Вид у него был такой, словно он ожидал, что сейчас за ним начнут ухаживать и на столе появятся рюмки и соленые огурцы.

— Я по-хорошему пришел к тебе, Артем, — продолжал Уразов. — Ты человек или милиционер? Не ждал такого привета, не ждал.

Артем не успел ответить, как в разговор вновь вмешалась Маруся:

— Мы больше не можем вас держать у себя, Василь Иваныч. К нам приходила делопроизводительница Пелагея Семеновна, спрашивала, почему без прописки держим. Домоуправление оштрафовать грозится. А вы еще товарища с улицы привели. У нас семья, вон дочка никак не заснет… Артему завтра чуть свет на работу.

В домоуправлении Люпаевых действительно спрашивали: что за человек у них ночует? Ответ: «Приятель из Болдова приехал» — вполне удовлетворил делопроизводительницу. Маруся уж от себя добавила, будто их припугнули штрафом. Артем знал: остановить ее сейчас нельзя, будет скандал. Ведь она считала, что защищает его, Артема, семью, порядок. Он промолчал и этим словно бы подтвердил согласие с женой.

— Значит, брезгуешь моим угощением? — в упор глядя на него, проговорил Уразов. — Старую компанию пополам?

— Зря обижаешься… Василий. Сам видишь обстановку.

Нижняя челюсть Уразова выпятилась еще больше, вислые плечи задвигались, цепкие волосатые пальцы обеих рук зашевелились, точно желая сложиться в кулаки. Он процедил сквозь зубы:

— Не знал я, Артем, что ты такой косяк[1].

Смысла воровского слова «косяк» Маруся не знала, однако ее задел грубый, недобрый-тон Уразова, и она немедленно вступилась за мужа:

— Пришли в гости, Василь Иваныч, и обзываете в чужом доме.

Гнев Уразова наконец нашел выход:

— Заткнись… с-сука. Не твоего ума дело.

От неожиданности Маруся действительно замолчала и с раскрытым ртом растерянно оглянулась на мужа.

— Выпивши ты, — мрачно сказал Артем. — Протрезвился б на воздухе.

— Выгоняешь?

— Не выгоняю. Некрасиво выражаешься.

Обретшая дар речи Маруся хотела было с упреками накинуться на Уразова, но Артем решительным движением отодвинул ее назад. Желваки заходили под его кожей, губы сжались, выпятились: это было выражение, перед которым Маруся всегда пасовала, и она покорно притихла. Возможно, она все-таки не выдержала бы, но за спиной, в кроватке, заплакала двухлетняя дочка, и Маруся бросилась к ней. Артем сделал гостям знак: «Тихо. Давайте выйдем». Долговязый в обвисшей шляпе по-прежнему сидел на стуле, щурил левый глаз и сопел. Уразов коротко бросил ему:

— Айда.

Поднялся его дружок не сразу, точно сперва не понял. Затем глубже надвинул шляпу, молча сгреб со стола принесенные бутылки, колбасу, рассовал по карманам плаща.

Все трое вышли в пустую переднюю, сильно нагрязнив в комнате.

— И тут тебе, Зил, крыть нечем, — с ходу продолжал Артем. — Принял середь ночи? Принял.