Горе от ума? Причуды выдающихся мыслителей - Рудольф Баландин

Таким было первое свидание с образом, который Гёте назвал «Вечной Женственностью», а Владимир Соловьёв отождествлял с Софией и Богоматерью:

В детстве поэт не мог мыслить такими категориями, но воспринял как возвышенное и божественное красоту и любовь.

Второе свидание произошло в Лондоне, где он изучал тексты древних мистиков в библиотеке Британского музея.

Одно мгновенье? Это не галлюцинация, а умственный образ. Неясно, при каких обстоятельствах он возник – только прекрасное лицо. Ему хотелось увидеть её всю (голую истину?). Внутренний голос велел: «В Египте будь!» Чувство было сильным, а «рассудок промолчал, как идиот».

Третье свиданье было в Египте. Он добрался туда, поселился в одном из отелей Каира, и вскоре остался без гроша в кармане. В поисках высоких откровений он отправился пешком в пустыню. Там его едва не убили бедуины. Он был голоден. Настала ночь.

Опять лишь миг? А если это сон? Но вероятнее псевдогаллюцинация. Условия для неё были самые благоприятные: сильные переживания, голод, одиночество, усталость, нервное напряжение…

Он верно определил обратный путь к Каиру (и вряд ли отошёл от него далеко за несколько часов (вряд ли больше чем на 15–20 км).

Советский философ А.Ф. Лосев в книге «Вл. Соловьёв» (1983) писал об этом свидании: «Вульгарное и обывательское представление о мистике, конечно, многих может навести здесь на мысль о какой-то соловьёвской психопатологии или о каких-то литературных выкрутасах. Но неопровержимые биографические данные свидетельствуют о том, что Вл. Соловьёв был в то время духовно здоровым и весёлым молодым человеком, у которого умозрительные чувства соединялись с обыкновенным бытовым поведением…

Он уже в Египте жил не по средствам и во время своего “свидания” не забывал требовать у родителей 200 рублей… После Египта он направился вовсе не в Россию, а почему-то ещё в Италию и ещё в Париж». А.Ф. Лосев сослался на свидетельство В.А. Пыпиной-Ляцкой:

«С большим юмором рассказывал он также о своих злоключениях в Италии, когда он, поднимаясь на Везувий с двумя знакомыми дамами, повредил себе ногу и лишён был возможности продолжать путешествие. Последние деньги истратил он на чудные розы, которые послал своим спутницам, и жил в гостинице в долг, ожидая присылки денег из Москвы…

Как только нога поправилась настолько, что явилась возможность передвигаться, он обратился к русскому консулу, рассказал о своей беде, дал о себе необходимые сведения и попросил ссудить деньгами. Консул выслушал серьёзно, денег дал, но выразил сожаление, что у столь знаменитого, уважаемого человека, как историк Соловьёв, такой “беспутный” сын. Вернувшись в гостиницу, Владимир Сергеевич велел подать себе шампанского и как можно больше роз».

Идея Вечной Женственность была близка Владимиру Соловьёву как поэту из-за его влюбчивости.

Е.М. Поливанова оставила интересные воспоминания о встречах с ним в молодости. Ему тогда было около 20 лет. «Несмотря на целую массу общих прогулок и пикников, – писала она, – я также проводила много времени с глазу на глаз с Владимиром Сергеевичем. С ним было необыкновенно легко. Беседа всегда лилась сама собою, затрагивая самые разнообразные предметы…

Он в то время горячо верил в себя, верил в своё призвание совершить переворот в области человеческой мысли. Он стремился примирить веру и разум, религии и науку, открыть новые, неведомые до тех пор пути для человеческого сознания. Когда он говорил об этом будущем, он весь преображался. Его серо-синие глаза как-то темнели и сияли, смотрели не перед собой, а куда-то вдаль, вперёд, и казалось, что он уже видит перед собой картины этого чудного грядущего…

Наряду с такими возвышенными беседами, бывали у нас и другие, в совершенно другом роде. Мы оба любили всё таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также без конца, рассказывая друг другу всякие чудеса, слышанные нами от очевидцев, или из вторых и третьих рук, или даже вычитанные нами из книг…

1 июня, в самый Троицын день, мы были вместе у обедни. Спасаясь от нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затем вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровиц чудный вид, который я давно обещала показать ему.

Я села на порог у самой двери, а Владимир Сергеевич стоял в трёх шагах от меня на самом краю крыши, да еще поставив ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дул очень свежий ветер. Боясь, чтобы он не простудился, я предложила вернуться на хоры.

– Нет, нет! – проговорил Владимир Сергеевич.

И вдруг нежданно-негаданно он сказал мне, что любит меня и просит меня быть его женой.

Как это ни странно, но за всё время нашего знакомства мне и мысли о любви не приходило в голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.

Я видела перед собой его бледное взволнованное лицо, его глаза, устремлённые на меня с выражением тревожного ожидания, и в то же время сама была охвачена чувством страха, что он вот-вот может сорваться вниз…

Я что-то пролепетала, сама не знаю что.

Он настаивал на категорическом ответе.

Я ответила да, и в этом моя глубочайшая вина перед ним. Но в эту минуту я об этом не думала, да и не знаю, думала ли о чём-нибудь.

Народ стал выходить из церкви, мы тоже сошли вниз.

Дома мы застали гостей, целый класс лицеистов, товарищей брата Володи.

Весь день все были заняты этой шумной компанией. Владимир Сергеевич тоже занимался молодежью, смеялся с ними, шутил, был необычайно весел, вид у него был счастливый…

Однако, когда на другой день мы встретились, вся моя решимость исчезла: у него был такой радостный, сияющий вид! За завтраком он передал мне соль, и кто-то сказал, что передача соли ведёт к ссоре. Он внезапно побледнел так, что даже губы у него побелели. Где же, как тут говорить?..