Сердце бури - Хилари Мантел

– Я понимаю, но не могу привыкнуть.

Везде, где он бывал, Камиль ощущал пристальные взгляды, слышал, как люди перешептываются, оглядываются через плечо. Кто? Этот? Не может быть!

Спустя несколько минут генерал наблюдал Камиля в центре женского кружка. Предполагалось, что его инкогнито не раскрыто. Щечки дам горели, губки были приоткрыты, пульс частил. Какое отвратительное зрелище, подумал генерал, но таковы женщины. Три месяца назад они бы и не взглянули на Камиля.

Генерал был добрым человеком. Он взял на себя заботу о Камиле и с того вечера – а равно, с перерывами, все следующие пять лет – об этом не забывал. При мысли о Камиле генералу, как ни глупо это может показаться, хотелось его защитить.

Должен ли король Людовик обладать властью накладывать вето на решения Национального собрания?

«Мадам Вето» зовут королеву на улицах.

Без вето, туманно заметил Мирабо, можно было бы с тем же успехом жить в Константинополе. Однако поскольку парижане выступали резко против (в большинстве своем они считали, что вето – какой-то новый налог), Мирабо на скорую руку сочинил речь, в которой постарался угодить всем. Это была не речь государственного деятеля, а выступление акробата на деревенской ярмарке. Компромисс был предложен в конце: король не может наложить вето, но может приостановить вступление решения в законную силу. Довольным не остался никто.

Смятение в обществе нарастало. Париж, уличный оратор: «Только на прошлой неделе аристократы приняли это приостановительное вето и уже использовали его, чтобы скупить всю пшеницу и вывезти ее из страны. Поэтому у нас не хватает хлеба».

Октябрь. Никто не знает, собирается ли король дать отпор или готов уступить. Однако в Версаль ввели новые войска, и когда прибывает полк из Фландрии, королевская охрана устраивает банкет.

Сомнительная и бестактная затея, хотя памфлетисты объявили бы вакханалией и скромную трапезу в саду.

Когда появляется король с женой и маленьким дофином, его встречает нестройный гул пьяных голосов. Ребенка ставят на столы, и он, смеясь, расхаживает по скатертям. Стаканы поднимают за победу над мятежниками. Трехцветная кокарда втоптана в землю.

Суббота, третье октября. Версаль устраивает банкет, пока Париж голодает.

Пять часов вечера того же дня. Председатель Дантон бушевал на собрании округа, гремя кулаком по столу. Кордельеры заклеят город призывами, вещал он, они отмстят за оскорбление патриотов и спасут Париж от королевской угрозы. Батальон созовет братьев по оружию из других округов и выступит во главе колонны. Они притащат короля в Париж. Нет сомнений, что при желании председатель Дантон способен справиться с этой задачей в одиночку. Король для меня больше не существует, заявил королевский советник.

Станислас Майяр, служивший в Шатле приставом, проповедовал рыночным торговкам, поминая без нужды их голодных детей. Собралась процессия. Высокий тощий Майяр выглядел как Смерть с книжной иллюстрации. Справа шла бродяжка-лудильщица, которую бедняки знали под именем Венгерской королевы. Слева – безумец, сбежавший из лечебницы и сжимавший в руке бутыль дешевого пойла. Пойло стекало по подбородку из обвисшего рта, а в глазах стального цвета была пустота. Воскресенье.

Утро понедельника.

– Куда это вы собираетесь? – спросил Дантон у своих секретарей.

Сказать по правде, они собирались провести день в Версале.

– Это адвокатская контора или поле битвы?

– У Дантона важное дело, связанное с экспедицией груза, – сказал зашедшему позже Камилю Паре. – Лучше его не трогать. Вы же, часом, не собираетесь в Версаль?

– Просто на собрании округа он говорил так, будто пойдет. И нет, лично я не собираюсь. Не то ли это дело, над которым он трудился, когда брали Бастилию?

– Апелляция, – ответил Дантон из-за закрытой двери.

Командир батальона Национальной гвардии Сантерр штурмует Отель-де-Виль; часть денег разворована, бумаги уничтожены. Рыночные торговки бегают по улицам, уговорами и угрозами заставляя встречных женщин присоединиться. На Гревской площади толпа собирает оружие. Люди хотят, чтобы гвардия отправилась с ними в Версаль во главе с Лафайетом. С девяти до одиннадцати утра маркиз пытается их переубедить. Молодой человек говорит ему: «Правительство нас обманывает – мы должны доставить короля в Париж. Если, как утверждают, он болван, королем станет его сын, вы – регентом, и все устроится как нельзя лучше».

В одиннадцать Лафайет отбывает переубеждать Полицейский комитет. До вечера он забаррикадирован, новости доходят урывками. К пяти вечера Лафайет на дороге в Версаль во главе полутора тысяч национальных гвардейцев. Размер толпы не поддается исчислению. Идет дождь.

Передовой отряд женщин захватывает Национальное собрание. Торговки рассаживаются на депутатских скамьях, подоткнув мокрые юбки и раздвинув ноги, толкают депутатов, обмениваются шутками и требуют Мирабо. Небольшая делегация женщин допущена к королю, который обещает им весь хлеб, какой удастся собрать. Хлеб или кровь? Снаружи Теруань беседует с солдатами. На ней алая амазонка, на боку сабля. Дождь испортил плюмаж на ее шляпе.

Посреди дороги Лафайета догоняет послание: король решил подписать Декларацию прав человека. Да что вы говорите? Для усталого и подавленного генерала, который сжимает поводья онемевшими от холода пальцами, а дождь капает с кончика его острого носа, это не самая радостная весть.

Париж. Фабр вещал в кафе, проталкивая свою точку зрения.

– Заслуга принадлежит тому, кто все начал. Вы же не станете отрицать, что инициативу проявил председатель Дантон и его округ? А что до женского марша, то никто не справился бы с этой задачей лучше парижанок. Солдаты не стали бы стрелять в женщин.

Фабра не смущало, а радовало, что все это время Дантон просидел дома. Он начал смутно понимать, к чему все клонится. Камиль был прав: на публике, среди преданных сторонников Дантон прослыл великим человеком. Отныне Фабр будет всегда убеждать его держаться от опасностей подальше.

Ночь, дождь не перестает. Слуга Лафайета ждет в темноте, покуда генерала допрашивает Национальное собрание. Что стало причиной этой недостойной демонстрации военной силы?

В кармане Лафайета лежит письмо председателя Национального собрания, в котором тот умоляет его отправить в Версаль своих людей и спасти короля. Он хочет нащупать письмо, убедиться, что все это не сон, но не осмеливается в присутствии депутатов – они решат, что он ведет себя неучтиво. Как поступил бы Вашингтон? Лафайет задает себе этот вопрос и не знает ответа. Поэтому он стоит, заляпанный грязью до ушей, и старательно отвечает на странные вопросы, а его голос звучит все глуше: нельзя ли ради всеобщего блага убедить короля произнести краткую речь в пользу новых национальных цветов?

Немного позже генерал, едва стоящий на ногах от усталости и все еще заляпанный грязью, обращается к его величеству, брату его величества графу Прованскому, архиепископу Бордо и мсье Неккеру.