Паганини - Мария Тибальди-Кьеза

«На вечер пригласили также многих выдающихся скрипачей, в том числе Лафона, Берио и Байо. Паганини предложили разные трудные задачи, и он, к изумлению присутствующих, разрешил их все с величайшей легкостью. И наконец, ему задали музыкальную тему, составленную из трех тактов, которые написали три названных скрипача. От него ждали импровизацию на эту тему, и он с таким блеском импровизировал сонату, что Россини, воодушевленный его музыкой, тут же сочинил свою под названием Импровизированная мозаика и незамедлительно вручил ее Фетису, чтобы тот напечатал.

Другую похожую задачу предложил Кастиль-Блаз. Он взял нотную страницу и оторвал от нее по вертикали узкую полоску, на которой остались лишь последние ноты каждой строки, и передал ее скрипачу. И тот с помощью этих нот тут же, нисколько не задумываясь и не использовав никаких других нот, сочинил чудесную польку.

Россини и все собравшиеся пребывали в восторге от красоты и выразительности этого сочинения. Россини, подняв бокал с шампанским, провозгласил тост за здоровье виртуоза. Паганини в ответ тотчас сыграл Шампанский марш, тема которого состояла только из нот СНАGЕ, входящих в слово „шампанское“. Затем подали кофе. И на эту тему он тоже сочинил и тут же исполнил Адажио, в котором звучали только ноты САFЕ, и превзошел таким образом все, что сделал до сих пор. Тогда Россини воскликнул:

– Мне всегда очень легко давались импровизации, и я уже сделал кое-что в этом жанре, но с отдельными нотами у меня никогда ничего не выходило! Я считал, что мне везло, когда удавалось сочинить что-либо с отдельными тактами! Что бы еще такое сделать, господа, чтобы поставить в затруднительное положение этого маэстро? Ну-ка, придумаем что-нибудь!

На это Кастиль-Блаз ответил:

– Если даже лишить Паганини его скрипки и всех инструментов на свете, если даже будут порваны все струны и смычки, он и тогда извлечет свои волшебные звуки с помощью нитки, натянутой на трость!

Скрипач не заставил себя долго упрашивать. Он взял шелковый шнурок от своего лорнета и, натянув его на сосуд для пунша, подарил компании Пуншевую арию, посвятив ее Россини».

Но гораздо большее чудо, чем игра на шелковом шнурке от лорнета, он совершил вечером 22 апреля. Зал «Гранд-опера» был переполнен: интерес к скрипачу пересилил страх заразиться холерой. За все время его славной карьеры это оказался, безусловно, самый непревзойденный, самый грандиозный успех.[167]

И далеко не последний. Еще девять концертов дал он в мае, и 3 июня с законной гордостью сообщил Джерми:

«Если в прошлом году я заставил парижан забыть о войне, то в этот раз – о холере-морбус. Невероятно переполнена была „Гранд-опера“ (Королевская академия) в течение всех восьми вечеров, которым предшествовал концерт в Итальянском театре».

В этом же письме Паганини впервые говорит о желании опубликовать свои сочинения, но не в Париже, как ему советовали, а на родине:

«Все музыканты просят напечатать мои произведения и с нетерпением ждут также мой метод исполнения, чтобы узнать или, по крайней мере, получить представление о том, как обращаться со скрипкой. Сделаю это в Генуе, где открою типографию, чтобы распространить в Европе свои сочинения. Артисты хотели бы, чтобы я остался здесь, но мне хочется быть рядом с тобой и на родине Колумба».

К этому проекту он снова вернется позднее в своих письмах.

В Париже ко всем бедам скрипача, к болезни кишечника, кашлю, туберкулезу горла, к больным зубам и челюсти, прибавилась еще одна – болезнь простаты. Поистине печальная череда страданий и мучений. Его организм обладал, видимо, невероятнейшей прочностью, а нервы должны быть стальными, чтобы не лопнуть от стольких болезней и чтобы он мог продолжать свою потрясающую деятельность. К сожалению, теперь уже не слишком долго.

Грандиозный, неслыханный успех Паганини в Париже во время холеры в 1832 году стал вершиной его карьеры, его славы, его могущества. Далее последовал неизбежный спад.

* * *

19 июня артист вернулся в Лондон и 6 июля играл в «Ковент-Гардене». С 10 по 24 июля он дал четыре концерта в пригороде столицы и 27 июля, 3, 10 и 14 августа снова играл в Лондоне. Несмотря на затянувшийся сезон и холеру, которая свирепствовала и здесь, театр был полон, цены на билеты значительно снижены.

Паганини остался недоволен этим вторым лондонским турне и 17 сентября писал Джерми:

«Мне становится скучно; жду не дождусь, когда смогу отдохнуть на родине. И потом эта Англия, если бы ты только знал! Теперь я действительно знаю мир. На этот раз я поздно приехал сюда. Сезон уже окончился, но я дал одиннадцать концертов в театре „Ковент-Гарден“, хотя в это время он уже обычно закрыт. И только благодаря моей скрипке он всегда полон, поскольку мой звук, говорят, стал, как никогда, волшебным…»

Покинув Англию, Паганини 27 сентября приехал в Париж и в первой половине октября дал десять концертов в Руане, Овене и Гавре.

Как раз в это время художник Джордж Паттен сделал знаменитый портрет Паганини, который находится в Милане у наследников, и Паганини в восторге писал ему:

«Художнику Д. Паттену.

Многоуважаемый друг, портрет, который вы пожелали мне сделать, настолько точно передает сходство, что никак не могу выразить в полной мере свое удовлетворение. С нетерпением жду копию, и этот подарок будет драгоценной памятью моим потомкам, и Италия с восхищением увидит произведение британского гения, каким вы являетесь. Примите выражение самого глубокого уважения, благодарности и дружбы, с какими имею честь называться вашим преданнейшим другом.

Паганини.

Париж, 10 ноября 1832 года».

В Руане 17 октября актер Вальмор вышел на сцену и продекламировал стихи в честь скрипача. И не он один. К нему присоединилась его супруга Марселин Весбор Вальмор, сочинившая стихи, но только женщина смогла увидеть в Паганини кого-то другого, кроме дьявола…

Но судьба его была поистине дьявольской: после возвращения в Париж 23 октября здоровье опять сильно ухудшилось.

«Вот уже два с половиной месяца, – писал он Джерми 22 января 1833 года, – как не могу взять в руки ни пера, ни смычка. Перенес две простуды, но теперь мне лучше. Холод здесь исключительный. Из-за плохих каминов, которые очень дымят, уже по крайней мере шесть раз менял квартиру. Сейчас устроен вполне прилично».

Наконец он нашел хорошую квартиру в «Отеле Льва», доме 20 по рю дю Бель филь. Но и тут ему лучше не стало, и зиму он провел в бездействии и унынии.

«Вот уже четыре месяца, как я не видел скрипку и не прикасался к ней, – сообщал он другу 28 февраля, – но сегодня хочу немного поиграть».

Письмо от 12 апреля 1833 года к Джерми еще печальнее:

«Поскольку я полгода не играл, не могу передать тебе, как трудно снова войти в электрическое состояние, чтобы заставить себя слушать!.. Жду не дождусь, когда смогу отдохнуть».

И позднее в письме от 16 июля из Лондона он опять с неудовольствием вспоминает об этом времени: