Путешествие на берег Маклая - Николай Миклухо-Маклай

Риф, который окружал мысок, где стояла моя хижина, мог бы быть источником интересных зоологических наблюдений и исследований, но для этого я должен был бродить по пояс или по колено в воде, следствием чего было возобновление пароксизмов, почему я должен был отказаться и от этого.

Наконец, полинезиец, который не хотел принимать никаких лекарств, хотя страдал сильно хронической болезнью, очень изнуренный лихорадкою, умер 14 декабря, прослужив мне как повар только полторы недели.

Видя, что нас только двое, причем Ульсон часто болеет (сам я, когда болел, тщательно скрывал это от туземцев), папуасы делались все нахальнее и требовательнее. Не знакомые с огнестрельным оружием – которое я им до того времени не показывал, чтобы не увеличить их подозрительности и не отстранить их еще более от себя – и предполагая большие сокровища в моей хижине, они стали угрожать убить меня и Ульсона.

Я принимал их угрозы в шутку или не обращал на них внимания. По-прежнему ходил по лесу, посещал их деревни. При моем появлении подымалась в деревнях страшная суматоха: женщины и дети с визгом бросались в хижины и в лес, собаки выли, мужчины с оружием, с криком и с особенным воинственным рычанием сбегались и окружали меня; не раз потешались они, пуская стрелы так, что последние очень близко пролетали около моего лица и груди, приставляли свои тяжелые копья вокруг головы и шеи и даже подчас без церемоний совали острие копий мне в рот или разжимали им зубы. Я отправлялся всюду невооруженный, и индифферентное молчание и полное равнодушие к окружающему были ответом на все эти любезности папуасов.

Исключая две или три царапины, никто не решался нанести мне серьезную рану – диких ставил в тупик мой неизменный индифферентизм; я же, поняв, в чем заключается моя сила, не изменял своего обращения с ними, решив, что когда-нибудь папуасы привыкнут к моим посещениям и к моей личности. Спал спокойно в папуасских деревнях, несмотря на копья и стрелы туземцев; папуасы не расходились, даже когда я засыпал.

Однако время шло; я, во что бы ни стало, хотел добраться до горных деревень, а для этого проводники были необходимы. Несмотря на наши натянутые отношения, я отправился в Бонгу (вторая ближайшая береговая деревня от моей хижины) и объяснил, что я хочу идти в горную деревню Колику-Мана, для чего мне нужны люди, чтобы нести вещи. Начались переговоры между папуасами, потом они стали советовать мне не ходить: дорога дурная, камни, глубокие ручьи, горные люди убьют меня и т. п.

Увидев, что уговариванием и обещаниями ничего не поделаешь, я встал и объявил им, что иду один в Колику-Мана; вынув небольшой компас, прибавил, что эта движущаяся стрелка покажет мне дорогу, а если что со мною случится – всем им будет плохо. Приняв очень серьезный вид, я вышел из умолкнувшей толпы, которая казалась озадаченною и боязливо расступилась. Таинственная коробка с живою движущеюся иглою и моя решимость подействовали; через полчаса меня нагнали несколько человек с изъявлением готовности идти со мною и защищать от горных жителей. Так совершил я первую более отдаленную экскурсию, за которой последовали другие.

Заметив, что наша провизия сильно убывает, и не надеясь постоянно получать свежие припасы от соседей, я разделил ее на порции, приблизительно до следующего августа месяца. Эти порции риса и бобов были очень невелики; к тому же, почти полное отсутствие животной пищи было очень чувствительно, так что я стал замечать, что силы мои значительно убывают при частых приступах лихорадки.

Недоверие папуасов было так велико, что в продолжение целых пяти первых месяцев нашего обоюдного знакомства они не решались даже показать своих жен и детей, которые убегали и прятались при моем приближении. Это недоверие, явно недружелюбная замкнутость и трудность проникнуть в горы подали мне даже мысль отобрать часть вещей, нагрузить ими оставленную мне «Витязем» шлюпку и отправиться далее по берегу, искать более благоприятного пристанища и более гостеприимных жителей. Это было в конце января 1872 г.

Два обстоятельства помешали, однако же, исполнению этого плана. Первое было то, что шлюпка, стоявшая долгое время на якоре около кораллового рифа, оказалась проеденною червями, сильно текла и была негодна для дальнего, может быть, плавания; второе обстоятельство было изменившееся отношение папуасов ко мне, которые стали искать сближения со мною и даже моего расположения.

Причин тому было много, между прочим, та, что я помог выздоровлению одного папуаса, которому свалившееся дерево проломило голову. Каждый день перевязывая рану и видясь с жителями деревни, где лежал раненый, я приучил их настолько к себе, что они стали позволять женщинам оставаться в моем присутствии и гораздо охотнее стали приносить мне съестные припасы в обмен на табак.

Более важная причина желания сближения со мною лежала, как я узнал потом, в событиях, происшедших в папуасском политическом мире. Между моими соседями и жителями нескольких береговых деревень была объявлена война; мои соседи ожидали нападения со стороны неприятелей.

Предполагая, что я обладаю какою-то таинственною силою, которая мне позволяет не бояться и относиться равнодушно к их копьям и стрелам, они, как более слабые, сочли удобным приобресть во мне союзника и просили позволения, в случае нападения, прислать ко мне под мое покровительство своих жен и детей.

Хотя мне не хотелось вмешиваться в их распри, но я на многое соглашался, видя в том случай сблизиться, наконец, с этим недоверчивым племенем. Нападения на деревню не случилось, война ограничилась стычками в лесах; неприятель, услыхав, что я стану на сторону моих соседей, и напуганный преувеличенною молвою о моей таинственной силе и моем могуществе, заключил с моими соседями продолжительное перемирие.

Все эти обстоятельства позволили мне, наконец, свободно заглянуть в семейную и общественную жизнь папуасов, видеть многие обычаи и при частых сношениях изучить их язык, так что я свободно мог объясняться с ними об ежедневных делах. Под разными предлогами я посетил многие горные деревни, причем мои соседи оказались хорошими проводниками и переводчиками, так как почти в каждой деревне туземцы говорят на другом диалекте, непонятном для папуасов ближайших деревень.

При этих экскурсиях я узнал, что выше 1 200—1 500 футов, в горах около Астроляб-бай (доходящих приблизительно до 7 000 и 8 000 футов) жителей нет, тропинки также находятся только около деревень, выше горы покрыты труднопроходимым тропическим лесом.

Это отсутствие жителей, а в особенности тропинок было для меня непреодолимым препятствием подняться выше в горы; никто не соглашался идти со мною, несмотря на щедрые обещания, уверяя, что тропинок нет и что в горах нечего есть. Идти одному без провизии или с небольшим запасом ее, неся на себе принадлежности для ночлегов, перемену платья, оружие для охоты и кое-какие аппараты для рисования и наблюдений, показалось мне нерациональным; в такой сбруе я с трудом выдерживал трех– и четырехдневные экскурсии по проложенным тропинкам, а чтобы добраться до вершины гор, потребовались бы недели. Взять Ульсона было тоже невозможно, он болел, был слаб и почти весь день лежал.