Три солдата - Джон Дос Пассос

– Что же? Это звучит гордо.

– А потом закатим себе здоровеннейший завтрак.

– Это правильный взгляд на вещи. Куда все ушли?

– Старый Гейн пошел к своей Моки, я полагаю, а Обрей отправился, чтобы набраться еще слухов в «Грильоне». Он говорит, что четыре часа утра, когда пьяницы возвращаются домой, самое лучшее время для журналиста.

Улицы были полны мужчин и девушек, спешивших на работу. Все сверкало, казалось только что вычищенным. Они прошли мимо пекарей, откуда доносился густой запах свежевыпеченного хлеба. Из кафе тянуло жареным кофе. Они пересекли рынок, набитый тяжелыми телегами, которые перекатывались взад и вперед, и женщинами, нагруженными корзинками с овощами. Там носился острый запах рубленой капусты, моркови и мокрой глины. На набережной был едкий, колючий туман, от которого кровь бросилась им в щеки, а руки окоченели от холода.

Купальня оказалась огромной баржей, на которой был выстроен павильон в форме ромба. Они перешли туда по маленьким сходням, по бокам которых стояла в горшках герань. Служитель дал им две комнаты рядом на нижней палубе, выкрашенные в серую краску, с покрытыми паром окнами, сквозь которые Эндрюс уловил мелькание быстро бегущей зеленой воды. Он живо скинул свою одежду. Ванна была медная, вылуженная внутри каким-то белым металлом. Вода лилась туда из двух медных кранов. Когда Эндрюс вошел в горячую зеленую воду, в перегородке открылось маленькое окно, и Гэнслоу закричал ему:

– Вот тебе современные удобства! Можно разговаривать во время купания.

Эндрюс весело скоблил себя квадратных куском розового мыла, брызгая вокруг себя водой, как маленький мальчик. Он стоял и обливал себя с головы до ног, потом опустился в воду, которая расплескалась по всему полу.

– Ты воображаешь, что ты тюлень в цирке! – закричал Гэнслоу.

– Все это такая нелепица! – вскрикнул Эндрюс, корчась от смеха. – У нее львенок, по имени Бубу, Николай Романов живет в отеле «Ритц», а революция предсказана на послезавтра в двенадцать пополудни.

– Я наметил бы ее на первое мая, – возразил Гэнслоу среди плеска воды. – Шикарно сделаться народным комиссаром! Можно отправиться революционизировать далай-ламу в Тибете!

– О, это очаровательно до нелепости! – воскликнул Эндрюс, вторично опускаясь в ванну.

Двое военных полицейских прошли за окном. Эндрюс следил за их кобурами для револьверов, сделанными из свиной кожи, пока они не скрылись из виду. Он чувствовал себя в счастливой безопасности от них. Лакей, стоявший в дверях с салфеткой в руке, давал ему такое острое ощущение безопасности, что он даже рассмеялся. На мраморном столике перед ним находились небольшой стакан пива, записная книжка с налинованными листами бумаги и пара желтых карандашей. Пиво цвета топаза в светло-сером свете, струившемся из окна, бросало на стол бледно-желтое сияние с ярким пятном посередине. За окном был бульвар, по которому быстро шагали несколько человек. Пустая рыночная тележка проезжала по временам с громким шумом. На скамейке женщина в темной вязаной шали с пачкой газет на коленях любовно углубилась в подсчитывание су. Эндрюс взглянул на свои часы. Ему оставалось час до того, как идти в Schula Cantorum. Он встал, заплатил лакею и прошелся по центральному бульвару, думая с улыбкой о написанных им страницах, о тех, которые он еще напишет. Свобода и досуг вызывали в нем прекрасное самочувствие. Утро было серое, с легким желтоватым туманом в воздухе. Панели были мокрые, и в них отражались женские платья, мужские ноги и угловатые очертания таксомоторов. От цветочного лотка с фиалками и красной и розовой гвоздикой дерзкие мазки вливались в коричневато-серый тон панели. Проходя мимо цветочного лотка, Эндрюс уловил легкий аромат фиалок сквозь запах сырости и вдруг вспомнил, что наступает весна. Он сказал себе, что не пропустит ни одной минуты этой весны; он будет следовать за ней шаг за шагом, начиная с первых фиалок. О, какой полной жизнью ему надо теперь жить, чтобы вознаградить себя за все потерянные годы! Он продолжал прогуливаться по бульвару. Он вспоминал, как он и девушка, которую солдат называл Жанной, оба разражались неудержимым смехом, когда их взгляды встречались вчера ночью в ресторане. Ему хотелось бы пройтись смеясь по бульвару с такой девушкой сквозь туманное утро.

Он смутно соображал, в какую часть Парижа попал, но был слишком счастлив, чтобы беспокоиться об этом. Как прекрасно, что часы так длинны ранним утром.

На концерте в зале «Гаво» он услышал «Ноктюрны» и «Сирен» Дебюсси. Их ритмы были основой всех его мыслей. На фоне серой улицы и коричневатого тумана, застилавшего вуалью все дали, он начал создавать собственные ритмы, модуляции и фразы, которые сверкали, таяли и некоторое время шуршали сквозь уличный гам над его головой, как пестрые знамена.

Он заметил, что проходит мимо длинного здания с тусклыми рядами окон; у центрального подъезда находилась группа куривших американских солдат. Он бессознательно ускорил шаг, боясь встретить офицера, которому придется отдать честь. Он прошел мимо солдат не оглядываясь. Голос остановил его:

– Послушай, Эндрюс!

Обернувшись, он увидел, что человек низенького роста с курчавыми волосами, знакомое лицо которого он не мог наделить именем, отошел от группы у дверей и приближается к нему.

– Хелло, Эндрюс! Тебя зовут Эндрюс, не так ли?

– Да. – Эндрюс пожал ему руку, стараясь припомнить, кто он.

– Я – Фюзелли! Помнишь? В последний раз, когда я тебя видел, ты ехал в поезде на позиции вместе с Крисфилдом. Крис – мы его называли… Помнишь?

– Конечно, помню!

– Ну, что же случилось с Крисом?

– Он теперь капрал, – сказал Эндрюс.

– Ишь он какой! Будь я проклят! Меня тоже когда-то хотели произвести в капралы.

У Фюзелли были запачканные брюки темно-оливкового цвета и плохо завернутые обмотки; ворот его рубахи был расстегнут. От его синей холщовой куртки исходил запах испорченного сала, в котором Эндрюс узнал аромат военных кухонь. Он на минуту вспомнил стояние в очереди холодным, темным утром и звук густой похлебки, шлепавшейся в казенные котелки.

– Почему же они не сделали тебя капралом, Фюзелли? – спросил Эндрюс после паузы.

– Черт! Проштрафился я, надо полагать.

– Ну а как вообще?

– А так, что я был в дисциплинарном батальоне. Вот как вообще.

– Нда, не повезло тебе!

Эндрюсу хотелось продолжать путь. Он вдруг испугался, что опоздает. Но он не знал, как прекратить эту беседу.

– Я заболел, – сказал Фюзелли, ухмыляясь. – Кажется, я и сейчас еще болен. Адское безобразие, как они обращаются с человеком; он для них хуже грязи.

– Ты все время был в Косне? Тебе чертовски не повезло, Фюзелли.

– Косн, конечно, адская дыра. Ты, наверное, видел много сражений. Как ты, должно быть, радовался, что ушел из этой проклятой медицинской части!