Месть Ледовой Гончей - Юрий Погуляй

– Я всего лишь поделился догадкой. Может, Его можно прогнать? А?

– Она очень полезна, спасибо, – совершенно серьезно ответил наш новый капитан. Мне подумалось, что ему бы не помешала табличка в руках, с надписью «шутка» или «сарказм».

– Кто-то из шаманов может знать, с чем мы столкнулись, – сказал вдруг я. – Шон еще жив, я клянусь в этом. Я чувствовал его… там… с Ним. Мы не можем его просто так убить. Мы убьем еще и Шона. Так нельзя.

Мне показалось, что Буран хочет выдать какую-то невероятно обидную для меня реплику, и я даже сжался в ожидании. Но Неприкасаемый лишь набрал воздуха, миг колебался и промолчал. Он был согласен со мною.

– Мы можем пообщаться с ним, когда оно вновь заберется в Шона, – предложил с неожиданной улыбкой Грэг. – Хорошо пообщаться. Может быть, оно само исчезнет?

– Сомневаюсь. Это древняя тварь, как я уже понял. Скорее всего, и живет-то только за счет внутренней силы заклинателей. Ты бы согласился уйти в небытие по доброй просьбе парочки оборванцев? – Три Гвоздя нахмурился.

– Его надо убить. Убить и сжечь, – процедил Половой. – Не о чем говорить. Либо мы, либо оно. Щупальца Темного бога, я не верю, что вы серьезно!

Грэг ответил одноглазому что-то резкое. Его поддержал Крюкомет. Буран осадил обоих злой шуткой. Я посмотрел на Тороса, морщащегося у двери. Бородач сокрушенно качал головой, наблюдая за тем, как спорят пираты.

Мертвец тоже не вмешивался в склоку корсаров. Капитан сидел на табурете, облокотившись на колени, и потирал седую щетину на подбородке. Взгляд его был прикован ко мне, и от этого внимания мне, честно, стало не по себе. О чем он думал?

– Замолчали все, – повысил голос Мертвец. Выпрямился. – Я решил.

Корсары примолкли.

– Делаем, как сказал Эд. Я поговорю сегодня с одним из корабельных шаманов. Если они что-то такое слышали – разберемся. Если нет – отвезем Шона в Руддергтон и что-нибудь придумаем.

– Капитан… Если та тварь сожрала Шона… – ощерился Половой.

– Бауди сказал, что не сожрала. Ведь так, Бауди?

Я утвердительно качнул головой.

– Мне хочется ему верить. На месте Шона мог оказаться любой из нас. Очень важно помнить, что каждый может провалиться в снежную яму. И не надо обманывать себя: вот уж со мною этого не случится. Дерьмо может случиться с каждым.

Голос Мертвеца не дрогнул, ни единый мускул не шевельнулся на суровом лице капитана. Только я почувствовал его боль.

– Иногда ты оказываешься по уши в китовом навозе. И только оттуда видишь себя настоящим. Только там можешь понять, что это на самом деле.

– Боже ты мой, это было чудесно. Но я забыл все это записать. Кто-нибудь, прошу вас, дайте мне…

– Буран, – одернул друга Торос. Он со вздохом отлепился от стены. Его друг тут же замолчал.

– Братцы, Шона бросать нельзя, – тяжело проговорил бородатый воин и потянул в сторону дверь. Торос шагнул в коридор, обернулся на нас. – Никого нельзя бросать, братцы.

– Когда эта тварь выберется из Шона и ваши мозги выкипят через уши и глаза – вы передумаете, – зловещим голосом сказал Половой.

– Увидим. Мы будем следить за ним, – холодно ответил Мертвец.

– Мне кажется, Шон может его прогнать, – убежденно сказал я. – Мне кажется, Тройка прав.

Одержимость – это нечто, не имеющее никакого четкого определения. Я уже проходил через нее, когда рыскал по холодным улицам Снежной Шапки, выслеживая ледоход убийцы проституток. Мир отступает на второй план, все, не имеющее отношение к цели, становится маловажным, отдаленным. Тот путь до Руддергтона прошел под знаком одержимости Шона.

Сутки напролет я проводил в его каюте и беседовал с ним. Иногда наше общение было монологом о какой-то ерунде вроде воспоминаний о Кассин-Онге или судьбе Эльма. Иногда нет…

Но чаще всего на меня смотрела подселившаяся в тело моряка тварь. До сих пор помню ее глаза. Хищные, с диковинными зрачками-кляксами, щупальца которых извивались, словно пожирая белки Шона. Пират в такие моменты скалился окровавленными зубами, но не говорил ни слова. Сложно было поверить, что этот же демон так распинался перед нами на борту «Звездочки».

Иногда тварь отступала прочь в смятении, а из глубины души пробивался бедолага Шон и, захлебываясь, умолял меня помочь.

Я же размеренным, как у Мертвеца, голосом выпытывал у него все, что тот знает о создании, забравшемся в него. Все, что он чувствует. Все, что он видит. Мне казалось – ответ кроется где-то в сердце Шона. Одержимый уже знал об этой твари больше всех нас. Ведь он был ею! Кто еще мог найти ответы, если не он?!

Но пират ничего внятного сказать не мог. Он лишь повторял про тяжесть в груди, у сердца. Про то, как его затягивает черная бурлящая клоака, как мерзкие холодные щупальца ползают у него под кожей, опутывая все тело. Про то, как ему страшно и почему никто из ребят не приходит его проведать.

«Оно там… Оно там…» – хрипел Шон. Я чувствовал себя идиотом и говорил нелепое «борись, Шон».

Я говорил ему: «Крепись, Шон»…

А он плакал, а затем хохотал мне в лицо, и из его глаз вновь сочилась кровь. Тварь смеялась надо мною, игнорируя любые вопросы и угрозы. Но я не сдавался. Раз за разом я пытался узнать, кто оно и чего ему нужно. Я просил его уйти из Шона.

Да, нелепо. Наивно. Но мне казалось, что мой голос слышит и истинный Шон, задвинутый куда-то на задворки сознания. Что эти слова могут придать ему сил.

Иногда к нам заходил Торос. Он осторожно садился на табурет, прикрученный к полу, и, сутулясь, подолгу смотрел на прикованного к кровати Шона. Неприкасаемый предпочитал молчать.

Я не знаю, для чего он посещал одержимого товарища. Но, удивительное дело, в такие моменты тварь слабела, и это казалось важным. Сила, спокойствие воина словно поддерживали Шона. Отталкивали прочь копошающуюся в нем мерзость.

Наверное, стоило рассказать об этом Торосу. Может быть, он смог бы что-нибудь придумать. Вот только после его ранения мы как-то отдалились друг от друга. Угрюмый Неприкасаемый и до того выстрела ни с кем не искал общения. Меня же снедало чувство вины. Если бы не моя заносчивость, если бы не тот злосчастный бульон, опрокинутый на Зиана, – не было бы пули в спине бородатого здоровяка.

Многого бы не случилось.

Потому я старался не обращаться к нему первым. Кивал, улыбался, но даже в глаза смотреть не мог. За спиной Тороса тут же воплощался шрам Волка, затем проступало лицо коренастого подлеца, и последней чертой в темноте объявлялась гневная усмешка абордажника. Это я привязал ненависть мертвого штурмовика к молчуну из ордена Неприкасаемых. Я, и никто иной.

Первые разы мне приходилось пересилить себя, чтобы продолжать попытки достучаться до Шона. Сидящий за моей спиной Торос, как мне казалось, кривился от глупых и неловких слов. Будто даже это и не Торос вовсе, а забравшийся в него Буран.