Лицо в зеркале - Дин Кунц

Ты поднимаешься утром с кровати, надеясь на лучшее, но жизнь так и норовит подбросить тебе подлянку, ты получаешь пулю в живот и умираешь. Потом поднимаешься и идешь дальше, и жизнь подбрасывает тебе новую подлянку, тебя давит грузовик, и ты снова умираешь, а когда ты поднимаешься и после этого, жизнь все равно не дает тебе покоя, вот и не стоит удивляться, что у тебя вдруг появляется волчий аппетит: усилий-то затрачено немало.

* * *

Глядя на ангелов из припорошенного белым стекла, пластмассовых ангелов, деревянных, разрисованных жестяных и одновременно продолжая телефонный разговор с вроде бы настоящим ангелом, Фрик спросил: «Как я смогу найти безопасное место, если Молох может перемещаться через зеркала и по лунному свету?»

— Он не может, — ответил Таинственный абонент. — У него нет того, что дано мне, Эльфрик. Он — смертный. Но не думай, что, будучи смертным, он становится менее опасным. Демон был бы ничем не хуже, чем он.

— Почему бы вам не прийти сюда и не подождать, пока он появится, а потом превратить его в лепешку вашей священной дубиной?

— У меня нет священной дубины, Эльфрик.

— Что-то у вас должно быть. Дубина, посох, булава,

двуручный меч, светящийся от божественной энергии. Я читал об ангелах в этом фантастическом романе. Они не такие уж хрупкие и воздушные. Они — воины. Они сражались с легионами Сатаны и сбросили их с Небес в Ад. Это самая крутая сцена в книге.

— Мы не на Небесах, Эльфрик. На Земле. И здесь мне разрешено только косвенное воздействие.

Фрик процитировал слова Таинственного абонента, произнесенные во время их прошлого разговора в винном погребе: «Поощрять, вдохновлять, ужасать, уговаривать, советовать».

— У тебя хорошая память. Я знаю, что грядет, но могу влиять на события всеми средствами, если их составляющие — коварство…

— …лживость, введение в заблуждение, — закончил за него Фрик.

— Я не могу напрямую вмешаться в действия Молоха в его стремлении обречь душу на вечные муки. Точно так же я не могу вмешаться в действия героя-полицейского, который готов пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти другую и навеки вознестись на небеса.

— Пожалуй, это я понимаю. Вы — режиссер, который не имеет права на окончательный монтаж фильма.

— Я даже не режиссер. Думай обо мне как об одном из топ-менеджеров студии, который дает рекомендации по изменению сценария.

— Те самые рекомендации, которые так нервируют сценаристов и превращают их в алкоголиков. Они их терпеть не могут.

— Разница лишь в том, — заметил вроде бы ангел, — что мои рекомендации направлены только на пользу и основаны на видении будущего, которое может стать настоящим.

Фрик подумал об этом, выдвигая стул из-под стола. Сел.

— Bay. Похоже, быть ангелом-хранителем не так уж и просто. Занятие нервное.

— Ты и представить себе не можешь, насколько нервное. Ты сам контролируешь монтаж собственной жизни, Эльфрик. Это называется свобода воли. У тебя есть это право. Оно есть у всех. И в решающие моменты я не могу сыграть за тебя твою роль. Для того ты и живешь… чтобы делать выбор, правильный или неправильный, поступать мудро или глупо, проявлять храбрость или трусость.

— Полагаю, я могу попытаться.

— Да уж, лучше попытайся. Что ты сделал с фотографией, которую я тебе дал?

— Миловидной женщины с обаятельной улыбкой? Она лежит в моем заднем кармане.

— Там пользы от нее тебе не будет.

— А что, по-вашему, мне с ней сделать?

— Думай. Голова у тебя именно для этого, Эльфрик. Даже с такими родителями у тебя в ней не опилки. Думай. Поступи мудро.

— Я слишком устал, чтобы думать. Кто она… женщина на фотографии?

— Почему бы тебе не сыграть в детектива? Наведи справки.

— Я навожу справки. Кто она?

— Поспрашивай. Я на этот вопрос ответить не могу.

— Почему?

— Потому что не вправе выйти за рамки косвенного воздействия, и это доставляет массу неудобств любому ангелу-хранителю.

— Ладно. Забудем об этом. Нынешней ночью я в безопасности? Могу отложить до утра поиски глубокого и особого тайного убежища?

— Можешь, если займешься этим с самого утра, — ответил хранитель. — Но больше не теряй времени. Готовься, Эльфрик. Готовься.

— Хорошо. И послушайте, извините, что так назвал вас.

— В прошлый раз? Адвокатом? — Да.

— Меня обзывали и хуже.

— Правда?

— Гораздо хуже.

— И я сожалею, что пытался выследить вас.

— Это ты про что?

— Нехорошо выслеживать ангела. Я сожалею, что воспользовался режимом шестьдесят девять.

Таинственный абонент молчал.

И молчание это разительно отличалось от того, которое Фрик слышал раньше.

Это было идеальное молчание, которое всасывало в себя не только помехи на линии, но все, сколь бы тихими они ни были, шумы в библиотеке. Фрик словно оглох.

И еще — молчание было глубоким, будто хранитель нюнил из впадины на дне океана. Глубоким и холодным.

По телу Фрика пробежала дрожь. Он не мог слышать, как стучат его зубы, как содрогается тело. Не мог слышать выдоха, хотя чувствовал, как воздух вырывается из груди, такой горячий, что слюна высыхала на зубах.

Идеальное, глубокое, холодное молчание, но и какое-то еще, не просто идеальное, глубокое и холодное.

Фрик вообразил, что такое молчание — один из способов зачаровать человека, доступный любому ангелу со сверхъестественными способностями, но наиболее часто им, должно быть, пользовался ангел смерти.

Загадочный абонент вдохнул, вместе с воздухом вобрав в себя и молчание, вновь вернул звук в окружающий Фрика мир, заговорил с тревогой в голосе:

— Когда ты воспользовался режимом шестьдесят девять, Эльфрик?

— Ну, после того, как вы позвонили в железнодорожную комнату.

— И после того, как я позвонил в винный погреб?

— Да. Разве вы этого не знаете… учитывая, кто вы?

— Ангелы знают не все, Эльфрик. Время от времени что-то… от нас ускользает.

— В первый раз ваш телефон звонил и звонил…

— Потому что я воспользовался телефоном в моей прежней квартире, где я жил до смерти. Я не набирал свой номер, только подумал о тебе, но трубку снял. Я еще учился… учился тому, что мне теперь под силу. И с каждым часом я все лучше осваиваюсь в новой роли.

Фрик задался вопросом, а не устал ли он гораздо сильнее, чем даже может себе представить. Разговор-то становился совсем уж идиотским.

— В вашей прежней квартире?