Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— Опять? Мы же ели это варево вчера вечером. — Он прошел, прихрамывая, к огню и сел перед ним на песчаный пол хижины. — Я вынужден буду сменить повара, если ты не внесешь разнообразие в наше меню.

Шеридан взял большую раковину, заменявшую ему тарелку, и налил в нее из ведра дымящегося супа. Выпив его залпом, он вытер рукой рот. Наполеон распушил перья, отряхнулся и заковылял в дальний угол хижины. Шеридан бросил перед пингвином охапку сухой травы, чтобы на него не падал свет от горящего очага, и Наполеон, устроившись поудобнее, затих.

— Есть еще крабы, — сказала Олимпия.

— Отлично, — промолвил Шеридан, и его лицо просветлело. — Ты ангел.

Олимпия подняла с земли свой плащ, в который были завернуты крабы, пойманные ею с помощью сети, сплетенной из сухих трав и ремешков, вырезанных из тюленьей кожи. Шеридан осторожно заглянул внутрь.

— Черт возьми, вот это да!

— Я поймала их на гусиные потроха, — сказала Олимпия. Шеридан осторожно вынул сетку с уловом, завернутую в плащ, и бросил в ведро сначала одного краба, а затем другого. Третий чуть не схватил его за палец клешней, но Шеридан вовремя отдернул руку. Поместив в горячую воду шесть из десяти пойманных крабов, Шеридан снова связал узлом шерстяной плащ и отложил его в сторонку. Он всегда беспокоился о том, что они будут есть завтра, и экономил продукты питания.

— Нет, ты действительно ангел, — снова похвалил он девушку.

Щеки Олимпии зарделись румянцем. Шеридан искоса взглянул на нее.

— Иди-ка сюда, ангел, — позвал он.

Она пересекла хижину и села рядом с ним, он обнял ее и тронул перепачканной грязью рукой за подбородок.

— Никогда не ходи искать меня в темноте, моя мышка. Я тертый калач, и если не смогу выбраться из передряги до рассвета, значит, мне уже никто и ничто не поможет.

Олимпия опустила голову ему на плечо. Ее пугала сила чувства, которое она испытывала к этому человеку. Мысль о том, что она может потерять его, казалась ей невыносимой. Сейчас она, пожалуй, смогла бы выжить без него — в отремонтированной им хижине, питаясь той пищей, которую они научились добывать. Да, физически она могла бы выжить, но душа ее умерла бы.

Теперь Олимпии казалось странным то, что она считала Шеридана трусом и негодяем. Порой, когда он уходил один из хижины для того, чтобы нарезать торф или насобирать съедобных моллюсков на берегу, Олимпия вспоминала о краже драгоценностей. Но ей уже казалось, будто все это произошло с кем-то другим, таким же далеким сейчас, как далек был образ военного офицера в белых перчатках и синем отделанном золотым галуном мундире от нынешнего Шеридана, сидящего рядом с ней в разорванном грязном бушлате.

Шеридан встал и выпил воды из парусинового бурдюка. Поглядывая на себя в крошечное зеркало, стоявшее на полочке, он сполоснул лицо. Когда он снова повернулся к Олимпии, та не могла удержаться от смеха.

— Ты похож на настоящего негра! Она оторвала лоскут от льняной нижней юбки, смочила ткань и, подойдя к Шеридану, стерла следы грязи с его лица. Когда она приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его лба, он нежно поцеловал ее запястье. Олимпия теснее прижалась к нему, и Шеридан припал губами к ее виску, а затем к щеке. Губы Олимпии невольно раскрылись навстречу его губам. Сначала поцелуй был нежным, почти братским, но затем Шеридан крепче сжал ее в объятиях, охваченный страстью. Его руки скользнули по талии Олимпии и остановились на бедрах, он крепче прижал их к себе. Олимпия и Шеридан были одни на острове, и поэтому она могла, не испытывая стыда, делать все, что ей хотелось, доставляя удовольствие себе и ему. Олимпия постепенно поняла, что была очень темпераментной и чувственной по натуре. Более того, она поняла причину своего постоянного беспокойства и пустоты, терзавших ее душу все годы и служивших источником безумных грез о славе.

Теперь она счастлива. Счастлива здесь, в этом угрюмом краю, ведя полуголодный образ жизни, в холоде и вечной сырости, каждый день делая неимоверные усилия в борьбе за существование. Олимпия радовалась тему, что по утрам просыпалась, лежа в его объятиях под одеялом из котикового меха. Она старалась раздобыть побольше еды, зная, что заслужит тем самым его улыбку и похвалу, что Шеридан будет есть этих крабов словно манну небесную. Она с радостью пожертвовала своей единственной нижней юбкой для того, чтобы стереть грязь с его лица, предвкушая то мгновение, когда он начнет целовать ее.

Шеридан взял в ладони ее лицо и прижался лбом к ее лбу.

— Передо мной стоит нелегкий выбор, — пробормотал он, — поесть или поразвлечься с тобой.

— И то и другое, — промолвила она.

— Ты права. Но вопрос в том, делать ли это одновременно или в порядке очередности?

Олимпия мягко сняла его руки со своих плеч.

— Тебе надо поесть, ты, должно быть, умираешь от голода.

— Чувство голода никогда не покидает меня. — Он попытался снова обнять Олимпию, но она увернулась. — Ну хорошо, мамочка, давай сначала поужинаем.

Олимпия быстро наелась крабом и мидиями, сваренными с морскими водорослями, но она знала по опыту, что это чувство сытости очень обманчиво и скоро пройдет. После ужина она развела огонь в очаге и положила сушить торф, который принес Шеридан. Сам Шеридан в это время устроился на меховом одеяле, предварительно сняв мокрую одежду и повесив ее сушиться у очага. Он сидел совершенно голый, закрывшись по пояс тюленьей шкурой и откинувшись на валун, застеленный накидкой из меха котика. Олимпия хорошо видела, что, несмотря на всю свою браваду, он страшно устал. К тому времени, когда она закончила мыть кухонную утварь, которой они обзавелись, Шеридан уже дремал. Затем Олимпия сходила на берег, чтобы проверить сигнальные костры, и принесла свежих водорослей для живых крабов, оставленных на завтрак. Вернувшись в хижину, Олимпия постояла у постели, разглядывая спящего Шеридана, темноволосая голова которого безвольно склонилась на плечо. На его шее пульсировала жилка. Ей в глаза бросился шрам, рассекавший его бровь. Олимпия знала, что это ранение Шеридан получил во время морского сражения при Трафальгаре. Сейчас он казался ей таким беззащитным, каждый день его подстерегала смертельная опасность. Стоило Шеридану сделать неверный шаг, упасть в более глубокую яму, и он мог сломать себе шею. Он отлично знал это, но все равно каждый день отправлялся за торфом, который был необходим для того, чтобы разводить огонь в очаге хижины и поддерживать сигнальные костры.

Часто по вечерам Шеридан играл на губной гармошке Фиша и учил Олимпию петь разные песни, тяжело вздыхая, когда она брала неверную ноту. Порой он сам сочинял мелодии и стихи, в которых рассказывалось о событиях, произошедших за день, а Олимпия слушала его, сидя у огня.

Олимпии так хотелось, чтобы он сегодня спокойно поспал и отдохнул, и поэтому она старалась не шуметь. Но крабы так громко возились в жестяном ведре, что Шеридан внезапно проснулся, засопел и начал тереть спросонья глаза. Олимпия набросила сеть на ведро, чтобы крабы не выползли наружу.