Джеймс Миранда Барри - Патрисия Данкер

Мэри-Энн любила рынки. Мы унаследовали двух домашних слуг. Страстную Иммакулату, которая напала на капитана, и черного дворецкого по имени Истинный Покой. Она прекрасно ладила с обоими, была строга, но справедлива. Трижды в неделю они отправлялись со множеством корзинок на наш главный рынок на Хай-стрит, где закупали фрукты, травы и птицу для стола. Мэри-Энн покупала причудливые связки живых черепах и превращала их в деликатесы. Рыбный рынок был на пристани возле понтона. Она всегда покупала рыбу у одного торговца, гиганта-вольноотпущенника, с которым подружилась. Он больше никогда не работал на белых и жил рыбной ловлей. Никто не знает, как ему удалось купить лодку. У него не хватало двух передних зубов, и он присвистывал, когда говорил. На причудливой смеси испанского и креольского. Я его не понимал, а она понимала. Они многозначительно переглядывались, и мне казалось, что это они так молчаливо торгуются. А потом она выбирала роскошных крабов, большую плоскую рыбу с острым носом, как у марлина, омаров, которые медленно копошились в садке, выложенном влажной соломой. Но только у этого человека, невзирая на настойчивые предложения других рыбаков. Истинный Покой очень боялся чернокожего рыбака и говорил, что тот – maraboutier[44]. Если почему-либо Мэри-Энн не покупала рыбу, он шел к кому-нибудь другому.

Твоя мать знала, что сколько стоит, солдат. Она никогда не тратила лишнего. Твоя мать была умная, хозяйственная женщина. Я всегда восхищался этим.

Наш дом выходил фасадом на Квин-стрит, там вдоль променада растут дивные пальмы. Наша гостиная смотрела не на доки, а на парк и крепость. На заднем дворе стояла кирпичная стена, кухня, склад и вход в чудесный погреб, построенный после землетрясения из кирпича, оставшегося от старого дома. Дерево ссыхается и выцветает после штормов. Мы красили фасад каждый год в безветренную прохладную погоду перед весенними ливнями.

Здесь слева – колодец, рядом с ним – колонка. Мы никогда не пользовались этой водой. Воду нам доставляли из минерального источника в горах. Но я все равно следовал твоему совету и кипятил ее. Даже для повседневных нужд. Мы пили отличные мадерские вина, которые я покупал у импортеров по хорошей цене. Мэри-Энн нравился пунш, который я готовил. Она могла пить наравне с любым мужчиной. Наравне с тобой. Но, конечно, на людях она никогда не пила ни капли.

Это трубки из красной глины, которые делают местные мастера. Две разбились в пути. Обрати внимание на геометрический узор в той части чубука, где он переходит в чашу. Это характерно для вест-индских трубок. Все негры такие курят. Белые по-прежнему используют трубки из бристольской глины. Пижонят. Красные ничуть не хуже. Давай я тебе набью такую, и покурим, как в тропиках. Мэри-Энн часто болтала с простыми женщинами в рыбацком порту. Они сидели там, босые, полуодетые, курили у себя на крыльце вот такие трубки и давали шумные советы всем прохожим.

Готовили всё на улице. Мы ввозили древесину и уголь с материка. Мэри-Энн спорила с поварами, но они научились ее уважать. Она выдавала мясо и рыбу для всего дома и никогда не расставалась с ключами. Научилась справляться с печью и трубой. В конце первого года ее руки загорели и огрубели. Она на это жаловалась, но не отходила от своей привычки участвовать в домашних делах. Сальваторе скоро научился говорить по-креольски не хуже, чем по-испански, и они вдвоем втайне следили за дворовыми работниками.

А? Руперт? Мэри-Энн тебе ничего не сказала? Нет, Ру-перта с нами уже не было. Мы потеряли его на пути туда. Мы ехали на корабле «Геркулес». В пути многие болели. Он умер от истошной лихорадки, которую подхватил на Азорах. Спустя несколько недель, когда мы достигли тропиков, лихорадка вернулась. Я сам ухаживал за ним последние несколько дней. Я не пускал Мэри-Энн в каюту, опасаясь за ее здоровье. Как он цеплялся за распятие, в которое никогда не верил! Я все еще тоскую по нему. Он не был стар. Я думал, что он меня переживет. Мы похоронили его в море. Несмотря на груз, тело не сразу исчезло. Оно всплыло на поверхность зеленой Атлантики и по волнам с попутным ветром двинулось на холодный север, обратно. Мы смотрели, как он трясется на волнах – белый саван в серой воде. Потом ноги ушли вниз, и он утонул в темноте. Мы обернулись к островам, а Руперт отправился назад, туда, откуда мы пришли.

Мэри-Энн много дней плакала по нем. Я удивляюсь, что она ничего об этом не сказала. По-моему, это очень странно.

Нет, солдат, этот рисунок я тебе отдать не могу. Его я буду всегда держать при себе. Это контур ее левой ноги в чулке. Почти такая же маленькая нога, как у тебя. Сапожник в Порт-Ройале был молодой португалец – когда-то он делал изысканные вещицы из кожи, но разорился. Она заказала крепкие сапоги для верховой езды, чтобы ездить вглубь острова. Там есть змеи – в основном не очень опасные, – но во влажной земле водится много насекомых и блох-чигу. Ей нужна была прочная обувь. В холмах мы видели множество пини-уолли – так они называют светлячков; они мерцают в темноте призрачным зеленым светом. Негры на кухнях собирают их в стеклянные кувшины и используют вместо фонарей. Я помню, как по вечерам светлячки забирались в складки ее белых шалей, когда она гуляла после заката. Мы останавливались вот здесь, в этом доме – «На высоте», в местечке Силвер-Хилл. Папоротники она раскрасила акварелью, но дом был нарисован раньше, тушью. Внутри все было очень скромным. Полированные полы из цельных досок, разбегающиеся тараканы. Если на них ненароком наступить, запах будет ужасным. Вокруг огромных постелей стояли столбы с балдахинами, изъеденными молью. Времена роскошных домов уже позади. Мы видели виллы в руинах, обросшие лианами и просом, с серыми запертыми ставнями, как плавник, обожженный и выбеленный влажной жарой и ливнями.

Я прибыл туда, чтобы изучить положение рабов. Не только в моих поместьях. Очень трудно было найти негров, которые стали бы со мной говорить. Поэтому мы часто ездили вглубь острова. Я понял, что возможность освобождения мало что значит для этих несчастных нищих людей. Я обнаружил целые семьи, живущие в грязных лачугах на грани голодной смерти. Те, чьи прежние хозяева разорились, оказались в наиболее бедственном положении. Мне показали пустые, заброшенные дома, где люди вымерли от голода и болезней. Иногда они скрывались, утащив из поместных домов все, что могли, и жили в полудикости на болотах и в подлеске. Порой их жилища украшали фарфоровые тарелки и подсвечники, украденные из плантаторских вилл, но при этом не было ни свеч, ни еды. Мэри-Энн не смогла нарисовать людей, которые жили в этом шалаше. Они боялись ей позировать. Боялись и стыдились.

Вот их церковь. Видишь, крыльцо приведено в порядок, каменные ступени чисто выметены. Мало где мне приходилось видеть людей столь храбрых и столь верующих. В одном из поместий Трелони возникла кучка мятежников. Я попытался с ними поговорить. Они жили коммуной, как ранние христиане, и всеми пожитками пользовались сообща. Они решили составить прокламацию и объяснить свои требования, но никто из них не умел писать. В конце концов этих мятежников выследили, окружили и перестреляли. У них не было оружия, только серпы и мотыги. Домашний инвентарь хозяина – это единственное, чем мы можем воспользоваться, чтобы обрушить его дом. Иногда я думаю, что мне следовало стать учителем, а не солдатом, родное мое дитя. Самое драгоценное, что я тебе дал, – это образование. Все те часы, которые мы вместе проводили в библиотеке. Теперь это лучшие мои воспоминания. Мы же тогда были счастливы, правда? Мы трое были так счастливы, пока Руперт и Сальваторе обкрадывали меня внизу. Иногда я вижу ее в тебе. Вижу намек на ее красоту. У тебя такая же бледная кожа, и – мне до сих пор больно, знаешь, – у тебя та же улыбка.