Имортист - Юрий Никитин

– Почувствовал, – ответил я, она и сама уже ощутила,что такой вопрос можно задать только от неожиданности. – Как новаяквартира?

– Чересчур, – ответила она. – Или весьма-весьма…

– Таня, как давно я тебя не видел…

– Бравлин!

– Нет-нет, я не начинаю снова. Просто…

– Бравлин, – повторила она предостерегающимтоном, – не начинай. Пожалуйста, не начинай…

Она села наконец прямо перед экраном, телекамера передает всеоттенки, разрешение высокое, изображение на весь экран, преимущество толстогоканала, я всматривался жадно, щем внутри нарастает, странное ощущение, вот-вотпобегут слезы, хотя, казалось бы, из-за чего президенту огромной страны реветьпри виде женщины.

– Таня, – сказал я, – не хочу с тобой встречатьсятайком, как встречался Ульянов со своей старой любовью Леной, из-за которой ивзял себе такую партийную кличку. Почему бы тебе на этот раз самой не навеститьменя?

Она удивилась:

– Где? Дома?.. Но ты вроде бы перебрался в Кремль…

– А ты не знаешь, где в Москве Кремль?

Она слабо улыбнулась:

– В школе была там на экскурсии.

– Ну вот и отлично, – сказал я в том же шутливомтоне. – Найдешь дорогу.

– И что, к тебе вот так и прут?

– Не все, конечно…

– А как я к тебе приду? – спросила онанедоверчиво. – А-а, ты меня оформишь практиканткой? Как Монику Левински?

Я горько усмехнулся:

– Таня, просто приди. При входе назови свое имя, этогодостаточно.

Она покачала головой:

– Я слышала, у вас это очень непросто. Все могут короли, но…

– Они в самом деле все могут, – возразил я. – Похрену эту демократию! Мы сами определяем, что можно, а что нельзя. Что можетбыть естественнее, что встречаются двое, когда один любит, а второй… вроде бынеравнодушен тоже?

– Ты в самом деле неравнодушен? – спросила она.

– Это ты вроде бы неравнодушна, – обвинил я, – новсе равно не увиливай. Придешь?

Она вздохнула, глаза затуманились, тут же заблестели влагой.Веки покраснели, она смотрела на меня жадно и тоскующе. Из груди вырвалсявздох:

– Приду. Сам знаешь, что приду.

Я не находил себе места, как сквозь сон помню череду людей,их вводила Александра, я разбирал жалобы, словно простой управдом, брал наконтроль, выделял фонды из президентского запаса, переадресовывал, обещалразобраться, наконец Александра приоткрыла дверь, взглянула как-то странно.

– Господин президент…

– Да, – сказал я. – Да!.. Зови.

Она выскользнула, а вместо нее тихо вошла Таня. Я любовалсяее чистой одухотворенной красотой. Аристократка… Такие трепетные и чистыесущества, результат удачнейших комбинаций генов, появляются и в самых глухихдеревнях, но высший свет выхватывает их из любой глубинки, абсорбирует, иборедкий из тех, у кого есть большие деньги, женится на еще больших, это фигнядля романов, на самом деле богатые предпочитают брать в жены красивых, потомувысший свет в целом красивее и породистее простонародья.

Не знаю, родилась ли Таня у богатых и красивых родителей,или же она и есть результат дивной комбинации генов, но сейчас она аристократкаи по внешности, и по духу, и по положению.

– Прости, – сказал я, – что не встретил…

– С цветами у Боровицкой башни?

– Где скажешь…

Она бросилась ко мне, тут же остановилась, не зная, каквести себя в кремлевских апартаментах. Я раскинул руки, но она и тогда несдвинулась с места, бледное лицо и чуть припухшие глаза, вздернутый подбородок,страх и одновременно вызов во всей фигуре.

– Таня, – шепнули мои губы, – ох, Таня…

Сам подошел и обнял, тут же прильнула всем телом, стараясьвлезть в меня, раствориться, спрятаться от чужого неуютного мира.

– Как без тебя бывает холодно…

– А мне? – спросил я. – Таня, мужчинам еще больше,чем женщинам, нужна поддержка. А лучшая поддержка – это женщина, сопящая заспиной. Всегда чувствуешь, что отступать некуда. Ведь мы всегда воюем…

Она послушно ступала рядом, стараясь попадать в ногу. Яусадил ее в кресло, тронул кнопку вызова. Появилось лицо Александры,подчеркнуто нейтральное, как у красивого, но неодушевленного робота.

– Да, господин президент?

– Не пускай ко мне никого в ближайшие полчаса.

– Хорошо, господин президент.

В ее голосе звучало неодобрение, но в то же время готовностьисполнить приказ в любом случае, даже если Казидуб ворвется во главе танковойколонны.

Я услышал подавленный всхлип, Таня вытерла зарождавшуюсяслезу, прерывисто вздохнула:

– У меня сегодня был долгий разговор с… мужем.

Она чуть запнулась перед последним словом, с каждым днемдается все труднее, я поторопился спросить:

– И что он сказал?

– Ну, две трети тебе неинтересно…

Я снова торопливо кивнул, хотя как же неинтересно, прямосгораю от любопытства, но мы то, что выказываем, а не то дерьмецо, чемзаполнены внутри, и потому тут же согласился:

– Да-да, но что в оставшейся трети?

– Катюша, – ответила она убитым голосом. – Воставшейся трети, как сам понимаешь, Катюша. Все остальное – мелочи, тебепросто неинтересно.

Голос мой прозвучал неестественно ровно, словно он, голос,шел отдельно от меня по натянутой проволоке над пропастью:

– И… что?

– Я рассказала все о нас. Впрочем, он и так знал. Я и раньшене скрывала, ты знаешь. Да он и не обращал внимания на такие пустяки, как сексна стороне. Это раньше из-за таких дел скандалили, а еще раньше вообще убивали,если не врут. Но когда я сказала, что у меня с тобой серьезно, он встревожился.Насчет любви, по-моему, он и сейчас не верит, ну кто в наше время любит, однакоты президент, а это значит – у любого сможешь отнять хоть фирму, хоть женщину.

Я поморщился:

– Неужели он такое сказал?

– Нет, но это говорят в его окружении. Слишком многим известно,что мы с тобой встречались еще в то время, когда ты только-только создавал своюрелигию.

– И что говорят?

– Да ерунду всякую…

– Какую?

– Я ж говорю, всякую. Но это его окружение, его мир. Ихпрогнозы обычно сбываются. Во всяком случае, насчет котировок на бирже илипрогнозов добычи нефти…