Служители тайной веры - Роберт Святополк-Мирский

— Я так и думал. В конце концов, они взвалили все дело на меня. Рада пишет, что, не придя к определенному решению, они доверяют моему опыту и позволяют действовать по своему усмотрению в пределах имеющихся под моей рукой людей и возможностей, но при полной моей ответственности в случае неудачи. Почему, черт возьми, они не сообщили этого раньше?! Еще вчера я взялся бы за дело и, пожалуй, доказал бы им, что при определенной ловкости можно было добиться успеха. На престоле Литовского княжества воцарился бы человек, выполняющий любую волю Федора, а Федор выполнял бы любую нашу волю...

— Что же мешает тебе взяться за это сегодня?

— Боюсь, что уже поздно. Надо было сначала позволить мне действовать, а потом совещаться. Вчера ночью Федор уехал в Вильно, меняя коней каждые двадцать верст. Догнать его невозможно. Только что Марья показала мне записку, из которой ясно, что он решил отказаться от всех своих намерений. Я пока не знаю, что его к этому побудило, но раз он так торопится, наверно, у него нет другого выхода. Или, наоборот, появился новый, о котором мы еще не знаем... Боюсь, однако, что мы безнадежно упустили случай, которого так давно ищем...

Трофим пожал плечами и встал.

— Чего ты так волнуешься? Это их дело. Пусть решают сами. Ты не передаешь письма для них?

— Нет. Сейчас нет. Я сообщу обо всем, когда узнаю, что побудило Федора столь внезапно изменить намерения и что он собирается делать дальше.

— На словах передать что-нибудь?

— Только мое пожелание, чтобы в следующий раз Рада поменьше занималась дискуссиями, когда надо срочно принимать важные решения. По-моему, наша Рада стала похожа на королевскую канцелярию, где годами рассматриваются жалобы дворян. Когда-нибудь это дорого обойдется нашему братству...

— Хорошо, — улыбнулся Трофим. — Так и передам. Гонец Рады будет у меня через три дня.

Они вышли, и Никифор, проводив Трофима до ворот, вернулся в дом. Прихватив по дороге новую травинку, он заглянул в комнату дочери. Марья, тихонько напевая, примеряла перед зеркалом янтарное ожерелье.

— Красиво? — весело спросила она, обернувшись к отцу.

— Ты все больше похожа на мать... — грустно промолвил Никифор.

— Чем ты расстроен, отец? — удивилась Марья. — Внезапным отъездом Федора, что ли? Не огорчайся, мне кажется, это к лучшему. По-моему, нрав его совсем не годится для той цели, которой он хотел достигнуть. Быть может, это и грешно перед нашей верой, но я даже рада, что он от всего отказался. Боюсь, что из этого ничего бы не вышло. Ты сам говорил, что ему не хватает спокойствия и терпения. А теперь меня не будет мучить совесть, что я, пользуясь его любовью, все выпытываю и выпытываю о разных делах! А главное — нас больше ничего не будет связывать, кроме простых, сердечных чувств!..

— Дай Бог, доченька, — подавил вздох Никифор. — Только, может быть, лучше, если бы все осталось, как раньше, когда ты была князю советчицей и тайным помощником на прежнем опасном пути... Путь был трудным, а Федор — слабым! Он нуждался бы в тебе всегда... Нужна ли будешь ты ему сейчас, когда он станет свободным, когда советы твои ему уже не понадобятся, когда у него появятся новые интересы. Найдется ли место для тебя?

— Но, отец, Федор меня любит и жить без меня не может! Теперь-то он только мой!

Никифор ласково поцеловал дочь и, выйдя из комнаты, сказал себе:

— Как хорошо молодым — они не знают сомнений!

...Князь отсутствовал две недели.

Для Медведева этот срок уменьшился ровно на двое суток, которые он проспал после своего приезда. Все остальные дни он провел, не выходя из своих покоев в замке, никем не замеченный, и его осторожность полностью совпадала с указаниями, данными старику-слуге, который по приказу Федора заботился о том, чтобы гость не испытывал никаких неудобств, но и не показывался никому на глаза. Проснувшись, Василий обнаружил рядом со своей постелью новую одежду, которая пришлась как раз впору, — князь, уезжая, распорядился, чтобы его портной сшил Медведеву все необходимое по размерам старой одежды, превратившейся в кучу грязных тряпок.

Промаявшись первый день в полном безделье, Медведев пожаловался старику, и ночью, когда весь замок спал, старик проводил Василия в дальнюю большую комнату, где находилась библиотека, предусмотрительно вывезенная князем Федором из

Белой, прежде чем там поселился Семен.

Среди множества пыльных томов Василий отыскал одну очень старую толстую книгу на греческом языке с увлекательными картинками, вклеенными меж страниц и нарисованными так давно, что краски поблекли и выцвели.

Василий взял ее с собой и больше никуда не выходил. Грек Микис учил его когда-то греческому, но книга была написана таким странным языком и такими странными стихами, что в первый день Медведев едва разобрал половину страницы.

Возможно, он бросил бы это мучительное чтение, если бы не заманчивые картинки. Чего только в них не было! Осада какого-то древнего города, удивительный огромный конь, из брюха которого вылезали воины, корабль, тонущий в море, и привязанные к мачтам моряки, странные женщины с птичьими головами и много других невиданных чудес. Постепенно он стал понимать все больше, читать все быстрее и так увлекся, что не отрывался от книги днем и ночью, не замечая даже старика, который приносил ему еду и каждый раз заботливо спрашивал, не нужно ли чего еще.

Наконец настало утро, когда Медведев с огромным сожалением открыл последнюю страницу и рассмотрел последнюю картинку: одинокий человек с длинным веслом на плечах брел по безлюдной и бескрайней пустыне.

Василий краем уха услышал, как отворилась дверь и кто-то вошел в комнату, но не мог оторваться от последних строк. Дочитав книгу, он аккуратно закрыл ее и с глубоким вздохом сказал, обращаясь скорее к самому себе, чем к вошедшему:

— Вот это был воин! Сейчас таких нет...

Посреди комнаты стоял князь Федор и улыбался.

Медведев вскочил на ноги.

— Прости, князь, я зачитался похождениями хитроумного грека Одиссеуса! Вижу по твоему лицу, что все кончилось хорошо!

— Ты угадал, Василий. Ходкевич сообщил, что король поступил весьма милостиво. Он символически принял наш дар, оставив нам полное право распоряжаться своими людьми до тех пор, пока они ему не понадобятся. Он как будто чувствовал себя виноватым за прошлое и намекнул, что сожалеет о том, что когда-то поверил злым наговорам брата. Тем не менее, совершенно ясно, что в душе он нам еще не совсем доверяет, особенно Олельковичу. Король дал понять, что русские православные князья слишком часто смотрят «в московскую сторону» и что, хотя он никого не преследует за веру, подданные латинского закона служат ему лучше. Одним словом, мы избежали угрозы, но получили еще одно подтверждение, что при латинском короле не видать нам, православным, доверия и свободы. Но это отдельный разговор. Только на обратном пути я понял, как ловко ты поступил, Василий Медведев, взяв с нас клятву не выступать против короля. Я обезоружен! Ты ведь просто вынудил меня написать твоему великому князю...