Женская собственность - Валентин Черных

Японец широко улыбнулся и тоже о чем-то спросил.

— Метро, — повторил Бурцев и изобразил звуково: — Чик, чик, — и добавил: — Отель.

— Ес. — Японец еще шире улыбнулся, поднял руку, и тут же к тротуару подрулило такси. — Такси, — сказал японец. Задняя дверца такси распахнулась сама. — О’кей, американ!

— Русский, — сказал Бурцев. — Рашен.

— О, перестройка, Горбачев, Ельцин. Петербург, Москва, Сибирь. — Японец, по-видимому, выпалил все знакомые ему русские слова, посмотрел озабоченно на часы, улыбнулся, помахал рукой, сказал: — Гуд-бай! — и скрылся в толпе.

«Поеду на такси, — решил Бурцев. — Конечно, японские таксисты, как и московские, ездят не по самому короткому пути, он меня, конечно, покатает, на метро мы добирались не больше получаса, ну двадцать километров», — прикинул Бурцев.

Таксист молча ждал, пока он сядет. И вдруг Бурцев ощутил, как быстро забилось сердце, он еще даже не осознал беду, которая к нему подбиралась, только беспокойство от незаданного еще вопроса, на который его мозг не выдавал ответа. Он боялся себе признаться, что через несколько секунд, оттягивай, не оттягивай, но придется сказать очень четко: он попал в беду, а может быть, даже и в катастрофу…

— Я, пожалуй, еще погуляю, — сказал Бурцев японцу. — У меня есть время. Я еще посмотрю на ночной Токио.

Японский таксист молча ждал. «Если я сяду, — подумал Бурцев, — он тут же включит счетчик, а если не включил — надо обрываться». И Бурцев, помахав таксисту, вступил в поток и заспешил, понимая, что таксист вряд ли погонится за ним, оставив машину на дороге. Ему еще надо припарковать машину, и на это уйдет время.

Бурцев свернул налево, потом направо, вытер лоб уже мокрым платком. Он еще надеялся на чудо. Сейчас он проверит все карманы, бумажник, паспорт. А вдруг? Но он отчетливо представил, как положил карточку гостя на стол у себя в номере, на карточке английскими буквами была написана его фамилия: Bourtsev и название отеля. Название он не запомнил, отметил тогда, что слово очень напоминает название птицы. Раньше он никогда не брал с собой этих карт. Его привозили и отвозили, и, сколько он себя помнил, карту у него никогда не спрашивали. Портье его запоминали сразу, то ли было такое указание запоминать советских товарищей, то ли опытные служащие сами знали, кого запомнить. Обычно, когда он подходил к стойке, портье улыбался и протягивал ключ от его номера.

Бурцев достал бумажник. В нем лежали серозеленые японские тысячи. Он перелистал паспорт, проверил карманы пиджака, брюк, еще раз просмотрел бумажник, паспорт, карман за карманом. Чуда не произошло.

Однажды в детстве он разбил бутыль с брагой, которую отец заварил на майские праздники. Доставал в чулане с полки варенье и уронил бутыль. Конечно, он собрал осколки, вытер пол. Тогда он забрался на печь, укрылся полушубком и мгновенно уснул. Когда надо было что-то решать, а решения не находилось, ему нестерпимо хотелось уснуть.

И работая в ЦК, прежде чем доложить заведующему неприятное известие, он закрывал кабинет, составлял стулья, ложился, укрывался плащом и засыпал, зная, что, когда проснется, что-нибудь произойдет: или справка не понадобится, или кто-то из инструкторов позвонит в область и договорится с обкомом, чтобы оттуда не жаловались.

Он огляделся. Лечь некуда. В России такого быть не могло. Даже в Москве, самом крупном городе, всегда можно зайти за угол любого магазина и устроиться на груде ящиков, ящиками же забаррикадироваться, чтобы никто не увидел. Здесь не было ни одного свободного метра, чтобы прилечь. Перед одним из домов он увидел маленькую площадку, где можно бы лечь и даже вытянуть ноги. Но на этой площадке росли три карликовых дерева, из камней была сложена небольшая горка и даже было озерко с миску величиной. А если полиция? Заберет в вытрезвитель наверняка: пиво-то он пил. Утром сообщат в посольство. А если самому позвонить в посольство? Все же русские люди, поймут. С каждым может такое случиться. А как же по-английски «посольство»? «Посольство» — это по-русски, от «послать, посылать». Во всех странах, где он побывал, посольство называлось одинаково, он только не помнил, от английского или от французского слова. Не зная языков, он искал похожее русское слово, чтобы по ассоциации запомнить иностранное. Он точно помнил, что слово «посольство» было похоже на русское слово «посад». Значит, поселились, сели, осели. И все-таки без переводчика, понимающего по-русски, он не разберется. Должен быть в японской полиции чиновник, который говорит по-русски. Наши тоже совершают преступления, может и не очень по-крупному. В институте один знакомый предлагал ему набрать монет по двадцать копеек, которые японские автоматы по весу принимают за монеты в сто йен. Доход почти в тысячу процентов. Он, конечно, не согласился, но некоторые, наверное, соглашаются.

Теперь, когда он просчитал почти все варианты и не нашел выхода, он рассуждал почти спокойно. Даже если японская полиция свяжется с российским посольством, он ничего сказать не сможет и в посольстве. Название отеля, где они остановились, он не помнил. Название японской фирмы записано у Серегина и Шишова. Когда он работал в ЦК, он никогда не записывал и не запоминал ни вывесок отелей, ни названий улиц, для этого существовали референты и переводчики. Его отвозили, привозили, вели в рестораны, прогуливали по Будапешту, Берлину или Варшаве. В этих городах он ни разу не спускался в метро.

Конечно, завтра Серегин и Шишов заявят о его исчезновении. В полиции размножат его фотографию и описание. Таких крупных мужчин среди европейцев в Токио наберется не больше сотни. Его, конечно, обнаружат. Это все равно что в Москве появился бы очень крупный негр. Конечно, в Москве негров хватает, но московской милиции все равно в сотни раз больше, к тому же если привлечь ГБ, то есть органы государственной безопасности, и военные патрули, через час все крупные и даже средние и мелкие негры будут зафиксированы и доставлены в ближайшие отделения милиции. Он прикинул, сколько времени может уйти на его поиски, и по самому заниженному лимиту выходило, что его найдут не раньше чем через двенадцать часов.

Бурцев продолжал идти вперед. Поток на улицах то редел, то уплотнялся. То ли от выпитого пива, то ли от волнения Бурцеву давно хотелось помочиться. Теперь рези в мочевом пузыре становились нестерпимыми. Как и во всех столицах мира, в Токио должны были быть общественные туалеты. Однажды в Берлине он не дотерпел до гостиницы и зашел в платный туалет. У него не оказалось пфеннигов, мелкой монеты, и он дал старухе десять марок. Старуха улыбнулась, поблагодарила, но сдачи не дала. А у него не хватало немецких слов, чтобы выяснить, сколько это стоило. Если бы сейчас сразу попался туалет: треугольник вниз — это для мужчин, углом вверх — это для женщин, он не пожалел бы и тысячи йен, но туалета не было, были сплошные витрины со спортивной одеждой, аудио- и видеоаппаратурой. Он ведь собирался купить видеомагнитофон. Все его знакомые уже купили видеомагнитофоны. Поездка в Японию — это единственная возможность приобрести видео. Командировочных при нормальной экономии — а он запасся и сигаретами, и краснодарским чаем — должно хватить на видеомагнитофон. Рези в мочевом пузыре все усиливались, он готов был заплатить сколько угодно, только бы облегчиться. И вдруг он увидел переулок, в который никто не сворачивал. Он свернул и стал считать. Только через десять секунд двое пожилых японцев свернули в этот переулок. Еще через пятнадцать секунд прошли мимо три девушки, по возрасту явно школьницы старших классов. Он больше не мог терпеть. Прислонился почти вплотную к стене дома, стал считать. Но уже на пятой секунде услышал стук женских каблуков. Он повернул голову. К нему приближались две японские пары. Один из японцев помахивал переносным телефоном — чуть утолщенной телефонной трубкой в кожаном футляре и встроенной антенной. Они не могли не видеть, что он совершал. Струя его мочи стекала с тротуара на проезжую часть, по которой шли японцы. Что они сделают? Закричат от возмущения? Начнут ругаться японским матом или вызовут полицию? Японцы были низкорослыми, с двумя такими он бы справился, если они не каратисты. А то положат его на тротуар и будут тыкать носом в его же собственную мочу. У нас бы тоже обругали, но и понять бы тоже могли: ну приперло, ну что же поделаешь, бывает.