Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз

законы и не устраивал игрального притона ни в одном из городов, и когда в Византии были обнаружены некоторые из устраивающих игральные притоны и навлекающие на себя страшные богохульства, им отрезали руки и провезли так по городу»{411}.

Под выражением «навлекающие на себя страшные богохульства» почти наверняка имеются в виду гадания. Для предсказания будущего использовали игральный кубик (часто двенадцатигранный{412}). Вероятно, в случае с теми, кому отрубили руки, власти города узнали о предсказаниях, не слишком-то приятных для существующего режима.

Многие предполагают, что афинская философская академия, возможно, была рассадником языческой оппозиции, и ее закрыли в ответ на ее подрывную деятельность в столице. Однако же о ее закрытии впрямую не упоминается ни в одном другом источнике. Официально академию учредили для обучения языческой философии – в конце IV в. один афинянин, Плутарх, решил возродить первую Платоновскую академию. Ее авторитет то возрастал, то ослабевал. А по мере того, как христианское население Афин приобретало все большее влияние, а поддержка видных аристократов из числа язычников сходила на нет, академия явно начала испытывать затруднения.

Более развернутый закон, принятый в рамках Кодекса Юстиниана (опубликован где-то между 529 и 534 г.){413}, сурово ограничил возможности оставаться вне христианства. Согласно этому закону, язычники должны были принять крещение, они не могли служить учителями или получать жалованье от города. Детей язычников полагалось принудительно обучать основам веры. Если язычники принимали крещение только для галочки, таких новообращенных ждало наказание или штраф. У упорствующих язычников конфисковывали имущество, а затем изгоняли. Рассказывают, что Юстиниан лично наблюдал за утоплением или сожжением манихейцев.

Под древним холмом Ареопаг в Афинах, где начиная с бронзового века и вплоть до V в. до н. э. заседал прадемократический совет старейшин, обнаружились яркие свидетельства того, как сурово действовали эти законы. Туристы не заглядывают в эти развалины, тут лишь изредка проползают черепахи. Ряд прекрасных домов забросили, языческие скульптуры в бесплодной надежде (получается, что сокровища так и не забрали) спрятали в близлежащем колодце, а в помещениях провели капитальную переделку, заменив языческие изображения напольной мозаики на кресты. Только представьте себе: стоящую весьма недешево недвижимость тех, кто некогда пользовался большим уважением, приспосабливали под долгожданное жилье для христиан{414}.

То, что случилось с Платоновской академией в Афинах, – признак эпохи.

Нельзя забывать, что хоть мы и называем жителей Константинополя византийцами, сами себя они именовали Rhomaioi, римлянами. Хотя императрица Пульхерия своим законом 415 г. и запретила язычникам занимать военные или государственные должности (императрица, похоже, посвятила себя сохранению чистоты и культурному образованию своего младшего брата, Феодосия), своими мыслями в Константинополе делились как ученые-язычники, так и христиане. Образование в Византии в значительной степени основывалось на античных текстах. Особенно в Константинополе любили Гомера и его сочинения о Троянской войне. Это, пожалуй, неудивительно, ведь характер этого города сформировали осады, которые ему довелось пережить: спартанцы в 478 г. до н. э., Алкивиад – в 408 г. до н. э., группа мятежников в самом Константинополе – в 515 г., кутригуры – в 559-м, а другие, еще более изнурительные, были не за горами.

Так что очевидно – хоть Юстиниан и закрыл в 529 г. Платоновскую академию, античная культура была повсюду. Пестрые умонастроения граждан Константинополя обнаруживаются в их поступках. В XI в. Иоанн Мавроп (митрополит Евхаитский), например, не скрывая молился о душах Платона и Плутарха. Легко увидеть такие умонастроения и в произведениях искусства.

Античный мир составлял сердцевину кардинальных нововведений в Константинополе. Он не доминировал, но упорно присутствовал, не давая христианам забыть, что они оставили за плечами. Жителям города помогали кудесники и прорицатели, определяя направление ветра по гигантскому флюгеру (увенчанному женской фигурой и сонмом античных образов), водруженному на пирамиду, возвышающуюся над тетрапилоном у древнего Бычьего форума. В V в. христианский поэт Ноннос сочинил целую эпическую поэму «Дионисиака» («Деяния Диониса»), прославляющую завоевание Дионисом Индии.

Во время раскопок в окрестностях византийских монастырей обнаружили ostraka – черепки, подручный материал для процарапывания уроков. Они были покрыты изречениями греческого сочинителя Менандра, который так живо описал питейную культуру Византия. По византийским серебряным блюдам скачут амазонки. А в Евангелии IX в. (а также в экземплярах его оригинала, которые вполне могут относиться и к VI в.) имеется изображение избиения младенцев, которое напоминает сцену убийства Астианакта, сына Гектора, как она описывается во множестве преданий о Троянской войне.

В XI в. один из придворных, восхищаясь красотой Склирены[11], любовницы Константина IX Мономаха, цитировал третью песнь «Илиады»: «Это не стало позором… За таких, как она, нужно биться».

В том же веке Зевса изобразили в образе византийского императора, который – несколько преждевременно – вытаскивает младенца Диониса из бедра. И, разумеется, бросались в глаза упоминания о красавице Елене и разыскивающих ее троянских героях{415}.

Константинопольские писатели частенько использовали некую стилизацию под древнегреческий язык (изящный слог). А на улицах нового города вдруг появились люди, изъясняющиеся, как великие ораторы в древних Афинах, на Сицилии или в Олимпии. В эпоху поздней Античности высшие классы обратили интерес к культуре языка в культ. Бытовало мнение, что звучащие слова и написанные пером буквы помогут возродить былое могущество, благодаря которому формировались древние империи – как писал, например, Вергилий{416}.

Рассудительный философ Боэций (480–524 гг.) был в восхищении от константинопольских эллинофильских проектов (у него был грандиозный замысел – перевести на латынь труды Аристотеля и Платона). Он подчинялся остготам, и его пристрастие к восточной, греческой культуре сочли зародышем крамолы. В результате его заточили в тюрьму и приговорили к смерти. Хотя выявленная любовь Боэция к Константинополю и его культуре и стоила философу жизни, зато благодаря ей человечество получило удивительно прекрасное произведение искусства. Его «Утешение философией», написанное в спешке перед самой казнью, провозглашает, что неволя не может сковать ум. В нем София, богиня мудрости, напоминает заключенному: «Единственный путь обрести одним человеком власть над другим – это власть над его телом или, хуже того, над его владением. Ты не можешь властвовать над свободным разумом. И ты не можешь прийти в мир с самим собой, твердо основанный на рассудке, из состояния внутреннего спокойствия ума»{417}.

Сочинение Боэция перевел Чосер, а в 1478 г. Уильям Кекстон издал его в Великобритании. В 1593 г. этот труд перевела – ни больше ни меньше – королева Елизавета I. Благодаря этому произведению многие задумались, как лучше отстаивать моральные ценности, как