Волна страсти - Мэри Джо Патни

Сэр Энтони с трудом перевел дыхание.

– Боюсь, не все это поймут, но результат будет ошеломляющим. Ты превзошла себя. Теперь ваша очередь, Кеннет.

Сэр Энтони повернулся и направился к двери. В глазах его стояли слезы. Ребекка видела, что он все понял.

– Это необыкновенно, – тихо заметил Кеннет и вышел вслед за сэром Энтони.

Ребекка снова посмотрела на портрет корсара. «Героический и в то же время человечный». Неплохая характеристика Кеннета.

Она вошла в комнату капитана, когда тот зажигал свечи. Быстро оглядевшись вокруг, Ребекка убедилась, что портрета Лилит здесь нет. Интересно, как бы воспринял его отец? Скорее всего, в центре Мейфера возник бы новый вулкан.

Кеннет снял с мольберта картину и поставил ее на кровать, прислонив к стене. Ребекка сразу же вспомнила, что именно на этой кровати она потеряла девственность, затем взглянула на холст и тут же забыла обо всем на свете.

На картине изображалась сцена казни. Была ночь, так как большая часть полотна оставалась в тени, и только зловещий свет выхватывал группу испанских партизан, плененных французскими стрелками. Ребекка догадалась, что картина была навеяна ночными кошмарами Кеннета и написана на одном дыхании. Впечатление было потрясающим.

Грозные французские солдаты в голубых мундирах были сродни палачам: их лица скрывались под надвинутыми на лоб киверами; лица испанских партизан, наоборот, были четко выписаны: они запоминались, и их можно было бы узнать даже в толпе. Кругом лежали умирающие партизаны, и среди них священник, сжимавший в руке крест. Центральной фигурой картины был юноша, тело которого пробили пули и он падал на землю, раскинув руки. По его белой рубашке растекалось большое кровавое пятно. Глядевшему на картину невольно передавались все ужасы войны.

– Я понимаю ваши сомнения относительно того, будет ли принята эта картина, – сказал сэр Энтони. – В академии не любят работ, слишком будоражащих душу. Как вы назвали ее?

– «Наварра. Восьмое ноября тысяча восемьсот одиннадцатого года», – ответил Кеннет, с трудом выговаривая слова.

– Покажите мне другую картину, – резко бросил сэр Энтони.

Ребекка с удивлением посмотрела на отца. По его резкому голосу она поняла, что, хоть он и является сторонником классических сюжетов, полотно задело его за живое.

– Обе картины связаны единым сюжетом, – сказал Кеннет, ставя на кровать рядом с первой вторую картину. – Я назвал ее «Испанская Pieta».

Вторая картина была еще сильнее первой. «Pieta» – «скорбь» по-итальянски; известный классический сюжет христианского искусства: скорбящая Дева Мария держит на коленях голову своего мертвого сына. Ребекка понимала, что Кеннет здесь скопировал известную скульптуру Микеланджело, сделанную им для собора святого Петра.

Однако в полотне Кеннета не было классической сдержанности. Все детали были отработаны точнее, чем в случае со сценой казни партизан. Он написал портрет испанской матери, женщины средних лет, оплакивающей своего мертвого сына, того самого юношу, который был центральной фигурой первой картины. Ее голова откинута назад, глаза смотрят в небо, из широко открытого рта слышен скорбный вопль матери, безутешной в своем горе.

Образ матери был вне времени, он вызывал скорбь, сливался с собственным горем, и Ребекка чувствовала, что вот-вот закричит и не сможет остановиться; она будет кричать долго, пока горе не начнет утихать.

Ребекка быстро отвела взгляд от полотна и взглянула на отца. Он молча смотрел на картину, и лицо его было непроницаемым. Неужели он не чувствует нетерпения Кеннета?

– Вам еще надо много учиться, чтобы стать великим живописцем, Кеннет, – сказал сэр Энтони, нарушив наконец гнетущую тишину, – но уже сейчас вас можно назвать мастером.

Сэр Энтони повернулся и молча вышел из комнаты.

Кеннет смотрел вслед знаменитому художнику и не мог прийти в себя от его слов. Уилдинг растерялся как никогда.

– Поздравляю, капитан, – сказала Ребекка, пытаясь справиться с дрожью в голосе. – Вы удостоились редкой похвалы.

Кеннет вздрогнул и потер шею.

– А что вы думаете о картинах, Ребекка?

– Будоражащие, – честно призналась она. – Они пробуждают и любовь, и ненависть. Вторая картина производит такое сильное впечатление, что я не могу долго смотреть на нее. Эти картины заслуживают того, чтобы их видели все. Я надеюсь, у членов академии достанет здравого смысла и они примут твои полотна.

– Даже если они этого не сделают, я собираюсь попросить Хэмптона напечатать их. Так или иначе, они увидят свет.

Ребекка еще раз внимательно посмотрела на картины. Ее взгляд перебегал с одной картины на другую, сравнивая их.

– Ты все это видел, – сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Эти видения – главные из целой галереи моих ночных кошмаров. – Шрам на лице Кеннета побелел. – Как офицер разведки я изъездил Испанию вдоль и поперек и всегда носил свою военную форму, чтобы в случае пленения не быть обвиненным в шпионаже и расстрелянным на месте. Это всегда помогало. – Он кивком головы указал на картину казни. – В мои обязанности входило наведываться к партизанам и получать от них нужные сведения. Я работал с группой, изображенной на картине. Однажды французы окружили нас и взяли в плен. Так как я был британским офицером, ко мне отнеслись с должным уважением. Французы угостили меня вином и сказали, что увезут в Париж, чтобы впоследствии обменять.

Кеннет замолчал. Его глаза сверкнули ненавистью.

– Они заставили тебя смотреть на казнь твоих товарищей, – догадалась Ребекка.

– Меня никто не заставлял, но не видеть этого… – Кеннет не находил нужного слова, – было бы неблагородно с моей стороны. Я проявил бы трусость. Я обязан был видеть их стойкость и мужество. Мне надо было все это запомнить.

– И с тех пор все это вошло в твои сны. – Ребекка указала на картину. – Ты поступил благородно, Кеннет. Все должны знать, как они умирали.

– Но они хотели жить, – с грустью заметил Кеннет.

Ребекка снова посмотрела на картину «Pieta». Она уже отошла от потрясения и сейчас могла смотреть на нее несколько отрешенно. И все же картина брала Ребекку за душу, заставляя страдать. Но может, это потому, что она женщина? Интересно, что испытывает женщина, выносившая ребенка, родившая его в муках, вырастившая его, окружившая его любовью и затем пославшая на верную гибель? Каково женщине видеть свое дитя мертвым? Такое даже вообразить невозможно.

– Этот юноша был твоим другом? – спросила Ребекка, сдерживая навернувшиеся слезы.

– Эдуарде был младшим братом Марии. Когда его убили, ему было всего лишь семнадцать лет.

Ребекка всмотрелась в лицо юноши, узнавая в нем черты самой Марии, которую она видела на портрете.

– Ты говорил, что Марию убили французы. Она тоже была расстреляна?