Патриарх Сергий - Михаил Одинцов

И эта часть выступлений Рыкова и Луначарского в защиту верующих, религиозных организаций и законности вызвала ропот и даже острое неприятие среди делегатов съезда. К примеру, представитель делегации от Владимирской губернии Никитин, полемизируя с Рыковым, призывавшим не спешить с закрытием церквей, заявил следующее: «Теперь я хочу сказать относительно закрытия церквей. Вчера т. Рыков толковал по этому вопросу, но, по-моему, он не совсем удачно толковал. Возьмем, например, Владимирскую губернию: там закрыли целый ряд церквей. Что получилось? Кроме приветствия, ничего не получилось… Я думаю, что рабочее ядро всегда единогласно выскажется за закрытие церквей… Вообще, вопрос стоит так, что нужна не только одна агитация, а может быть, нужна и рабочая пролетарская рука, может быть, кое-где нужно ударить покрепче по этому дурману и стегнуть его получше»[134].

Показательно, что А. И. Рыков, отвечая в заключение на вопросы, записки и предложения, специально остановился на критике позиции административного давления на религию, призывов закрывать церкви, «ударить покрепче по дурману». Это было последнее, вплоть до эпохи «перестройки и гласности», публично высказанное несогласие с политикой партийного центра в отношении религии со стороны партийно-советских руководителей такого уровня. Отныне такая позиция станет прерогативой диссидентствующих да зарубежных советологов и кремленологов. Рыков заметил: «Вот такой идеологии, признаюсь, я боюсь. Что она означает? Она означает, что товарищ Никитин доказать вредность религии населению не может и аргументы, идеологическую борьбу думает заменить палкой. Где этот дурман, где его нужно уничтожить? Его нужно уничтожать в головах людей. О каких людях идет речь? О тех крестьянах и рабочих, которые до сих пор еще не расстались с религией. Здесь это не борьба с нэпманом. Речь идет о работе среди трудящихся классов населения. Конечно, нэпманы и кулаки поддерживают религию, находятся в союзе с попом. По отношению к нэпману и кулаку мы принимали и принимаем очень решительные меры борьбы, но по отношению к значительным группам трудящегося населения они едва ли заметны. Поэтому неправильно, когда в борьбе с религиозным дурманом прибегают к излишним административным мерам. Тогда попадают иногда совсем не туда, куда нужно. Они могут попадать, например, по тем средняцким и бедняцким группам, которые хотя и поддерживают соввласть, но не порвали еще с религиозными пережитками. Ссориться же нам с такими слоями, благодаря административным „увлечениям“, вовсе не с руки»[135].

Следуя закрытым решениям политбюро по «религиозному вопросу», съезд совершил еще один шаг к законодательному закреплению административного диктата в отношении религиозных организаций: изменил статью 4-ю Конституции РСФСР. Вместо ранее зафиксированного права граждан на «свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды» отныне эта статья гарантировала лишь «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». На практике это означало, что власть лишь «терпела» культовую деятельность, ограниченную молитвенным зданием, а все иные возможные формы религиозной деятельности жестко пресекала.

В стенограммах съезда не содержится какого-либо развернутого и убедительного объяснения причин, побудивших к этому изменению. Лишь указывается, что поправка «вносится в целях ограничения распространения религиозных предрассудков путем пропаганды, используемой весьма часто в контрреволюционных целях». Делегаты не только «приняли» такое обоснование, но многие из них при обсуждении приводили примеры «враждебной» деятельности религиозных организаций в своих регионах.

Стоит еще раз подчеркнуть, что данный тезис был намеренно неверен. Слов нет, отдельные факты нарушений законов со стороны верующих и духовенства были (в скобках заметим, что значительно больше их было со стороны представителей органов власти), но сами документальные материалы тех лет, сохранившиеся в архивных фондах НКВД и изученные нами, не дают оснований говорить о наличии со стороны религиозных организаций какого-либо организованного и целенаправленного политического противодействия советской власти. Не было среди них организации, которая ставила бы задачу ее свержения. Наоборот, религиозные организации практически всех конфессий делали неоднократные заявления о политической лояльности. Под «контрреволюционные деяния» власть умышленно отнесла требования верующих обеспечить им нормальные условия отправления религиозных потребностей.

На изменение статьи 4-й Конституции РСФСР очень болезненно реагировали руководители всех религиозных организаций, оно воспринималось ими как наступление на права и свободы верующих. Вот почему сразу после съезда на страницах газет и журналов, в антирелигиозной литературе появилось немало материалов, направленных на то, чтобы убедить читателей в правомерности деяний власти. Сошлемся на статью Н. Орлеанского. «Замена в законе понятия „свобода религиозной пропаганды“ словами „свобода религиозных исповеданий“ указывает на то, — подчеркивал автор, — что деятельность верующих по исповеданию своих религиозных догматов ограничена средою верующих и рассматривается как тесно связанная с отправлением религиозного культа той или иной терпимой в нашем государстве религии. Привлечение же новых кадров трудящихся, особенно детей, в число сторонников религии… каковая деятельность, несомненно, вредна с точки зрения интересов пролетариата и сознательного крестьянства, конечно, никоим образом не может находиться под защитой закона и охватываться понятием „свобода религиозных исповеданий“. Всякая, следовательно, пропагандистская и агитационная деятельность церковников и религиозников — и тем более миссионерская — не может рассматриваться как деятельность, разрешенная законом о религиозных объединениях, напротив, рассматривается как выходящая за пределы охраняемой законом свободы вероисповедания и подпадающая под действие уголовных и гражданских законов, поскольку она им противоречит»[136].

Делу нагнетания враждебности по отношению к «религии и церкви» послужили и последующие события: работа II съезда Союза воинствующих безбожников (июнь 1929 года). В его решениях «антирелигиозная борьба» рассматривалась как один из важнейших участков классовой борьбы, как одна из важнейших сторон социалистического наступления и в городе, и в деревне. Лозунгом антирелигиозного движения стал призыв: «Борьба с религией — есть борьба за социализм». О содержательной стороне его можно судить, в частности, по выступлению Н. И. Бухарина на этом съезде. «Борьба с религией, — говорил он, — стоит в порядке дня, она актуальна. Она актуальна и с точки зрения всего реконструктивного периода в целом. Но она является актуальной и с точки зрения той особой, специфической оригинальной полосы, в которой мы живем, когда заострение классовой борьбы обрисовалось по всему фронту и когда наши противники используют формы религиозного лозунга, религиозного пароля, религиозной человеческой организации, начиная с церкви и кончая различными видами сектантских организаций, для борьбы с социалистической серединкой нашего хозяйства, для ожесточенного сопротивления повседневному продвижению социалистических форм нашего хозяйства, для использования в реакционных целях наших трудностей, наших прорех, наших болезней. Особенность переживаемой полосы заключается, между прочим, и в том, что всякий оттенок нашего классового противника хочет закрепиться в ряде организаций религиозного типа. Антирелигиозный фронт кричаще ясно виден как фронт классовой борьбы»[137].