Ключи Коростеля. Ключ от Снега - Сергей Челяев

– Ян! – Снегирь теперь говорил медленно, с трудом, словно на его плечи вдруг навалилась какая-то неимоверная тяжесть. – Если вы так хотите… если Симеон… что ж, тогда конечно…

Коростель почувствовал, как на глаза его стали наворачиваться слезы, и отчаянно тряхнул головой, отгоняя проклятую слабость.

– А это тебе и Симеон сказал? – тяжело спросил Снегирь, который начал медленно оседать набок.

Коростель только кивнул – в горле стоял ком.

– Тогда вот что я тебе скажу… сынок… Коли так решили – что ж… так, значит, тому и быть… Только ведь не оставят они меня живым, шалишь… Ни к чему это им. Одна только головная боль.

Снегирь перевел дух, помолчал. Потом вдруг улыбнулся.

– Не беспокойся ни о чем. Одно лишь прошу. Чтобы не забывали меня. Любить – не обязательно, просто чтобы не забывали… И сейчас… и дальше… Понял?

Голова друида бессильно упала на грудь – он лишился чувств. Мимо Коростеля серой мышкой проскочила старуха, принялась брызгать Снегирю в лицо какой-то пахучей жидкостью. Ян остановившимся взглядом смотрел на нее, на стены комнаты без окон, на стол, где лежали старухины дьявольские причиндалы, а кругом был камень, один только серый холодный камень, в котором нет и не могло быть сострадания. Снегирь сказал ему все…

Веселый и пухлый Казимир, которого Книгочей всегда ругал за дурацкую, по его мнению, привычку отвечать вопросом на вопрос, и еще за то, что Снегирь в любом его споре с умудренным знаниями Патриком всегда оставлял за собой последнее слово. Последнее слово… «И дальше…» Он все понял. Это и было его последнее слово!

И тут же последний поток песка быстро высыпался в расширившееся отверстие. Движение песчинок было бесшумным, но Яну показалось, что их оглушительное шуршание резануло его мозг, и шевелящаяся пустота у него внутри стала медленно оседать. Время истекло, уступая место надежде. Коростелю было уже все равно, что будет с ним дальше в логове зорзов. Он сделал все, что мог. Остальное доделает Снегирь.

Далеко от острова, на берег медленной реки вышел человек. Пора было вынимать сеть. Человек задумчиво смотрел на течение. Над его головой веял легкий ветерок, по небу ползли тяжелые серые тучи, обещавшие долгий холодный дождь. Пора было вынимать сеть. Возможно, сейчас он делал это последний раз в своей жизни. Тем более работу нужно было выполнить хорошо, подумал Рыбак. И улыбнулся тучам.

У каждой реки есть свое имя. Оно дается ей изначально и неведомо кем, а люди, приходя на берега новой большой воды, текущей еще пока неизвестно куда, тщатся угадать его. Они ищут в своем языке звуки, которые лучше всех передали бы тихое журчание на стремнинах, треск легких стрекозиных крыльев над ивняком, плавную мелодию текущих водорослей. От того, насколько люди приблизятся в своих интуитивных прозрениях, выдаваемых ими за помощь духов, к истинному Имени реки, зависит их будущая жизнь. А иногда – и смерть.

Не у каждой могилы есть имя. Время и земля сводят на нет память людей, когда-то выкопавших глубокую яму, чтобы спрятать туда своего ближнего. И порою после этого в их жизни остаются лишь дальние, далекие, чужие. А иногда старая могила принимает в свои холодные, сырые объятия нового жильца, и тогда его кладут поверх прошлого, как трава закрывает старую землю, чтобы самой в свою очередь однажды превратиться в глину и песок.

Но ни у одного ключа на свете нет имени. Есть только память о замке, для которого он выточен, и еще, может быть, – о руке изготовившего его мастера. Ключ может потеряться и вновь вернуться, всю свою долгую жизнь проржаветь на гвозде и потом вдруг подойти к той единственной двери, ради которой он и ждал так долго своего часа. Бывает, что ключ подходит и к другому замку – мало ли на свете и людей одинаковых, как замки одной конструкции; ведь людей на свете гораздо больше, нежели судеб, уготованных им на небесах. А бывает и так, что исчезает та дверь, открыть которую этому ключу было изначально суждено. И тогда, глядишь, уже и нет нужды в том замке – было бы желание войти и добрая к тому воля. А до той поры не ведает ключ своей судьбы, так и висит на стене в темном и позабытом углу ненужной, пустой железякой. Как беспутный никчемный мужчина, не могущий ни судьбы своей исправить, ни женщины защитить, ни память по себе оставить добрую и долгую. Так что не всегда и ключ поможет – нужна еще и та рука, в которую он по доброй воле лечь захочет. Трудно с ключами. Но не легче и с могилами. И только рекам до них нет дела – текут себе и текут, и будут течь до скончания веков, размывая водою могилы и вынося на берега ржавые, уже никому не нужные ключи.

– А о твоем ключе я много думал, – задумчиво сказал Птицелов. – И немало знаю о нем, хотя и все больше – домыслы. Как и все, что говорили о Камероне.

– Что же в нем такого необычного? – тихо спросил Ян, глядя, как волны упорно лижут и без того уже гладкий камень, широкой платформой нависающий над морем. Это было именно то место, которое он видел во сне Книгочея. Только теперь на месте Лекаря стояли они с Птицеловом, и Ян ждал, как будет вершиться его судьба.

– Думаю, что этот ключ достался Камерону по наследству. Либо он сам забрал его по праву сильного, что больше похоже на правду. Но тот ли это ключ, другой ли – все это, юноша, не имеет ровно никакого значения. Значение имеют его свойства. Только свойства. Ключ может быть любым.

Птицелов сокрушенно покачал головой, словно он уже давно все для себя решил в этой истории. Потом он положил руку на плечо Коростелю, и Ян не нашел в себе силы отпрянуть.

– Понимаешь теперь, зачем я вернул тебе ключ Камерона? Ведь я мог вместо этой ржавой железки заполучить самого Травника, когда он сам готов был предаться в мои руки!

– Я не понял, что тогда произошло, – покачал головой Ян. – И до сих пор не могу понять, зачем ты это сделал.

– Он – не мой, – ответил Птицелов. – Оказалось, что помимо ключа нужно кое-что еще. Я не смог тогда удержать его в руке. Он стал таким холодным, словно это была… смерть. Огонь я еще бы мог вытерпеть, но только не холод. Не холод… – повторил он.

– Теперь я вам помогаю, – сказал Коростель. – О том, что я здесь, не знает никто, даже Травник. Я солгал Снегирю.

– Почему? – спросил Птицелов, глядя куда-то далеко в море.

– Я видел во сне, что с ним делала твоя ведьма, – ответил Ян. – Такое не должно быть. Просто не должно. И это ничем не оправдать, Птицелов. Тебе придется гореть в огне.

– Лишь бы не замерзать, – усмехнулся зорз. – Но ты ошибаешься. Твой друид нам не очень-то и нужен. Конечно, если он перестанет мешать моей магии, это будет лучше и для нас, и для него. Но теперь он только ускорит то, что должно, хотя, признаться, я тебе отчасти даже благодарен за твою неожиданную помощь. Правда, это, скорее, называется благоразумием. А вот твой Травник готов всех сгноить ради высокой цели – не пустить Птицелова к власти. Да ведь власть у меня давно уже есть, и такая, что тебе и не приснится, Ян Коростель. Кто еще на земле способен двигать время?