Алмазы Селона - Ирина Скидневская

— Я подумал, что вы оговорились, Зира, когда рассказывали мне про Браззаль, — «У Иона светлые, как у отца, глаза». На фотографии у Риссера глаза темные.

— Все-то вы замечаете…

— Скажите, Анахайм действительно отец Иона?

Зира нервно рассмеялась:

— Ну, о ком? О ком мы с вами говорим? Что мы тут обсуждаем?

— Мы с вами пытаемся понять, кто такой господин Анахайм.

— Тот человек… Это было сорок лет назад…

— Но вы сказали своему сыну, что этот Анахайм — это тот. Да и Гладстон…

— Сказала, — со слезами в голосе согласилась Зира. — Но разве вы не понимаете, что это невозможно?

— Мама, успокойся. Мы знаем, что тебе тяжело, — сказал Ион.

— Тяжело? Мне хочется умереть.

— Мама!

— Скажите, вы заметили в нем какие-либо отличия от того мужчины?

— Этот красивее… Так мне показалось…

— А конкретнее?

— Вроде бы нос немного другой… А может, это память меня подводит.

— Вы как-то обмолвились, что Анахайм не мог быть усыновлен.

— Я думала, что отец Анахайма — это отец Иона… И что Анахайм очень похож на своего отца…

— Понятно. А он оказался усыновленным.

— Да… Но вот в чем дело… Это сводит меня с ума… Он катает в руках обрывок бумаги точно так же, как тот… Такой же поворот головы, мгновенно промелькнувшая жестокость в прежде равнодушных глазах, от которой все цепенеет внутри, — словно он придумал какую-то пакость и рад этому… Я смотрю на него и вижу того самого человека, которого любила много лет назад и которого не могла забыть всю жизнь…

— А как он при той встрече воспринимал вас?

— Сначала пристально изучал меня, глаз не сводил. А потом стал вести себя так, будто он и есть тот самый…

— Были какие-нибудь конкретные детали, что-то очень личное, известное только вам двоим? — деликатно понизив голос, спросил Скальд. Зира печально кивнула. — Почему вы расстались?

— Я ушла сама. Он подавлял меня. Масштаб его личности превышал мой настолько, что казалось, еще немного, и я потеряю себя, совсем… И потом, мне хотелось уйти на самом пике нашей любви. Чтобы запомнилось только самое хорошее, светлое, а не мелкие стычки, ссоры, которыми обычно заканчивается большая любовь.

— И вы потом не жалели?

Зира опустила голову.

— Все равно ничего хорошего из этого не получилось бы.

— Извините, Зира, что я спрашиваю… У него был пупок?

— Да… конечно…

— Вы что-нибудь еще слышали о нем?

— То, что он умер. Об этом было объявлено официально.

— Когда?

— Иону было десять лет.

— Сколько вам сейчас, Ион?

— Сорок.

— Анахайму тридцать… Все сходится. Скажите, Зира, его смерти предшествовали какие-либо события?

— Было объявлено, что он скончался в результате травмы, полученной при катании на лыжах в горах… — Зира все сильнее нервничала.

— Вы были на похоронах? — тихо спросил Скальд. — Зира?.. — Женщина кивнула и закрыла лицо руками. Ион подсел к матери и крепко обнял ее за хрупкие плечи. — Вы видели его? Это был он?

— Хадис! — не выдержав тяжести воспоминаний, горько заплакала Зира. — Хадис…

В ее голосе было такое отчаяние, словно она потеряла дорогого ей человека только сейчас…

— Гладстон, мне это уже надоело — к тебе все липнет.

— Не все, а только металлы.

— Я не могу вынести из дома все металлические предметы!

В комнате повисло молчание — Гладстон прислушивался к себе.

— Я предупреждаю тебя, юноша, моей мощности не хватает, — заявил он после некоторого раздумья.

— Для чего?

— Для саморазвития. Мне нужны еще компоненты.

— Послушай, друг любезный, только что, на прошлой неделе, я восполнил недостающую тебе интимную часть твоего… э-э… туловища.

— Речь идет о хвосте?

— А о чем еще? Я залез в долги ради твоего хвоста, без которого вполне можно было бы прожить. Тебе известно, что некоторым собакам их вообще отрубают? А ты опять канючишь. Что тебе нужно, Гладстон?

Механический пес немедленно выплюнул на пол крошечный диск. Гиз вставил его в свой компьютер, просмотрел список деталей и их стоимость и свирепо взглянул на пса. Тот загрохотал хвостом по полу. Гиз снова лег на диван и отгородился книжкой.

— Гиз хороший юноша, — напрасно прождав минуту, произнес Гладстон своим глуховатым голосом. — Я люблю тебя, юноша.

— Придумай что-нибудь новенькое.

— Я не могу — мне не хватает мощности.

— Гладстон, ты безумен и хочешь свести с ума меня.

— Почему?

— Потому что только сумасшедшие не могут адекватно оценивать действительность и свои возможности. Что ты там нацарапал? Семьсот тысяч кредиток? Рехнулся?

— Это мой прожиточный минимум на ближайшие семь месяцев саморазвития, — твердо сказал пес. — И ни кредиткой меньше.

— Да ты… да я… Что… Чтоб я…

— Ты заболел? — озабоченно произнес Гладстон, смешно тараща глаза. — Попробуй дышать глубже. Дай-ка я тебя протестирую… Нет, у меня не хватает мощности!

— Да куда она вся подевалась, твоя мощность?! — вновь обретя способность говорить членораздельно, завопил Гиз.

— Она сейчас в активе! Задействована! Пошел процесс саморазвития, и я не могу его останавливать! Можешь ты это понять, юноша?!

— Я всю жизнь копил на тебя! От себя отрывал, от сладостей, от отдыха! Никто даже не знает, что ради тебя я уговорил банк выдать две трети денег, подаренных мне бабушкой к совершеннолетию, а до него, между прочим, еще целый месяц! Если обнаружится это нарушение, банк ждут большие неприятности! Твой первый хвост, который сейчас бегает неизвестно где, стоит целое состояние, а я купил еще один — чтобы тебе было чем колотить по полу! И все мало!

— Породистые псы стоят дорого, — гордо заметил Гладстон.

— Если это твое саморазвитие заразно, то оно, как любая зараза, может пойти гулять по дому, так, глядишь, и Хвостик тоже начнет предъявлять мне претензии и счета!

— Не исключено, — глубокомысленно проронил Гладстон.

— Так, все. Окончен разговор. — Гиз углубился в чтение.

Через минуту раздалось тонкое жужжание. Пес лежал, закрыв глаза, внутри у него что-то тикало и стучало.

— Что такое? — не подавая вида, что встревожен, спросил Гиз.

— Это сигнал, что процесс скоро будет остановлен… Моя личность не может развиваться в силу внешних причин, вызванных отсутствием необходимых компонентов. Это все равно, что человека лишить пищи, — умирающим голосом сообщил Гладстон.