Детство - Карл Уве Кнаусгорд

Но проще было, конечно, остаться дома и почитать.

Отнюдь не поднимало меня в общем мнении и то, что я верил в Бога. Вообще-то в этом была мамина вина. Как-то в прошлом году она наложила запрет на комиксы. Я рано пришел домой из школы и весело взбежал по лестнице, зная, что папа еще на работе.

— Проголодался? — спросила мама, оторвавшись от книги, которая лежала у нее на коленях.

— Да, — сказал я.

Она встала и пошла на кухню, вынула хлеб и что еще было для бутербродов.

За окном лил дождь. Несколько подзадержавшихся ребят в непромокаемых куртках с капюшонами прошли мимо, вобрав голову в плечи.

— Я заглянула сегодня в некоторые твои комиксы, — сказала мама, нарезая хлеб. — Что же ты, оказывается, читаешь! Я была просто потрясена.

— Потрясена? — спросил я. — Как это?

Она положила мне на тарелку кусок хлеба, открыла холодильник и достала из него сыр и маргарин.

— То, что ты читаешь, — это же просто ужас! Сплошное насилие! Люди убивают друг друга из пистолета и еще смеются! Ты еще слишком мал, чтобы читать такое!

— Но ведь все читают, — сказал я.

— Это не аргумент, — сказала мама. — И не основание, чтобы тебе тоже это читать.

— Но мне же нравится! — сказал я, намазывая хлеб маргарином.

— Вот это-то и нехорошо! — сказала она, садясь на стул. — В этих комиксах ужасный взгляд на человека, особенно на женщину. Ты это понимаешь? Я не хочу, чтобы твои взгляды складывались под их влиянием.

— Потому что они убивают?

— Хотя бы поэтому.

— Так это же все понарошку! — сказал я.

Мама кивнула.

— Ты слышал, что Ингунн пишет курсовую работу о насилии в комиксах?

— Нет, — сказал я.

— Тебе это вредно, — сказала она. — Вот и все, чтобы не вдаваться в сложности. По крайней мере, так тебе будет понятно. Что тебе это вредно.

— И ты мне больше не разрешаешь?

— Не разрешаю!

— Ну вот!

— Это для твоей же пользы, — сказала она.

— И мне больше нельзя? Ну, мама, мамочка! Никогда?

— Можешь читать про Дональда Дака.

— ДОНАЛЬДА? — закричал я. — Кто же читает ДОНАЛЬДА?!

Я расплакался и убежал к себе в комнату.

Мама пошла за мной, присела ко мне на кровать и стала гладить по спине.

— Ты можешь читать настоящие книги, — сказала она. — Это гораздо интереснее. Будем ходить вместе в городскую библиотеку — ты, я и Ингве. Раз в неделю. И читай себе сколько душе угодно.

— Да не хочу я читать книги, — сказал я. — Я хочу комиксы.

— Это не обсуждается, Карл Уве, — сказала она.

— Но папа же читает комиксы!

— Он взрослый, — сказала мама. — Это совсем другое дело.

— Неужели я больше никогда не буду читать комиксы?

— Сегодня вечером мне на работу. Но завтра вечером мы сходим в библиотеку, — сказала она, вставая. — Договорились?

Я не ответил, и она вышла.

Вероятно, ей попался в руки какой-нибудь выпуск «Борьбы» или «Мы побеждаем», про войну, где немцев, или фрицев, или зауэркраутов, или как там еще их звать, радостно убивают, а их речь пестрит словечками вроде «доннерветтер»[11] и «думкопф»[12], или что там еще орали в пылу сражения; а может быть, это был какой-нибудь выпуск «Агента Х9» или «Особой серии», где все женщины ходят в бикини или вообще без ничего. Смотреть на Модести Блейз, когда она раздевается, было одно удовольствие, но только если рядом никого не было, иначе нагота только смущала. Всякий раз, как по детскому телевидению показывали Агатона Сакса[13], я краснел, если рядом были мама и папа, ведь в заставке к каждой серии он разглядывал в бинокль голую женщину. Иногда в фильмах или сериалах, которые мне разрешали смотреть, встречались постельные сцены. И это было ужасно. Вот мы сидим и смотрим всей семьей: мама, папа и два сына, а на экране, прямо у нас в гостиной, вдруг начинают трахаться — куда тут прикажете прятать глаза?

О, это было невыносимо!

Но комиксы я смотрел один, мама в них никогда раньше не заглядывала.

А теперь вдруг не смей их читать?

Чтобы такая несправедливость!

Я плакал, злился, я еще раз пошел к ней и сказал, что она не имеет права мне запрещать, заранее зная, что битва уже проиграна: она уже приняла решение, и, если я не перестану возражать, она, глядишь, возьмет и скажет папе, а с папой уж никак не поспоришь.

Комиксы, которые я брал почитать у ребят, были возвращены их владельцам, остальные выброшены. На следующий день мы отправились в библиотеку, записались, получили читательские билеты, и дело было сделано — с этого дня книги заняли главное место в моей жизни. Каждую среду я спускался с парадного крыльца арендальской библиотеки с полными сумками книг в обеих руках. Выходили все втроем — мама, Ингве и я; они тоже набирали книги пачками, мы садились в машину, ехали домой, я ложился на кровать и читал, можно сказать, каждый вечер, а также всю субботу и все воскресенье, отрываясь только на короткие или более долгие прогулки, смотря по обстоятельствам, а через неделю возвращал две сумки прочитанных книг в библиотеку и набирал две новые. Я перечитал там все серии, какие были. Больше всего мне понравилась про Покомото — мальчика с Дикого Запада, но нравились также про Яна и братьев Харди, и про близнецов Бобси, и про Нэнси Дрю. Нравилась мне «Великолепная пятерка», проштудировал я и серию про знаменитых людей: прочел про Генри Форда и Томаса Алву Эдисона, Бенджамина Франклина и Франклина Д. Рузвельта, Уинстона Черчилля, Джона Кеннеди, Ливингстона и Луи Армстронга, последние страницы — всегда со слезами на глазах, потому что все они умирали. Прочел я, конечно, и серию «Мы тоже там были», в которой рассказывается обо всех известных и неизвестных экспедициях, читал книжки про плавание под парусом и про полеты в космос. По совету Ингве прочитал книги Дэникена, который считает, что все великие цивилизации возникли в результате встречи с космическими пришельцами, и книги об астронавтах и проекте «Аполлон», начиная с их полетов на истребителе и попытки установить скоростной рекорд. Перечитал я и все старые папины книжки из гюльдендалевской серии для мальчиков, из которых самое большое впечатление на меня произвела книга «Вверх килем на каноэ»[14], где отец с двумя сыновьями отправляется в путешествие на каноэ и они обнаруживают в лесу бескрылую гагарку, считавшуюся вымершей. Еще я прочел книжку про английского мальчика, которого перед Второй мировой войной похитили и увезли на цеппеллине, много книг Жюля Верна, из них мне больше всего понравились «Двадцать тысяч лье под водой» и «Вокруг света за восемьдесят дней», а еще роман «Лотерейный билет № 9672» — о бедной норвежской семье из Телемарка, выигравшей главный приз в лотерее. Я прочел «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров», «Двадцать лет спустя» и «Черный тюльпан». Я прочел «Маленького лорда Фаунтлероя», прочел «Оливера Твиста» и «Дэвида Копперфильда», прочел «Без семьи», и «Остров сокровищ», и «Капитана Марриэта», которого я так полюбил, что читал и перечитывал снова и снова, так как он у меня был свой, а не библиотечный. Я прочел «Мятеж на „Баунти“», книги Джека Лондона и книжки про мальчиков-бедуинов, про ловцов черепах, про тех, кто зайцем путешествовал на корабле, и про автогонщиков, я прочел книжку о шведском мальчике, который участвовал в гражданской войне в Америке как барабанщик, я читал книжки про мальчиков, играющих в футбол, и следил за ними из сезона в сезон, читал и популярные брошюры, которые приносил из школа Ингве, о ранней беременности девочек-подростков или о подростках, сбившихся с пути и начавших принимать наркотики, мне было все равно о чем, я читал все, абсолютно все. На блошином рынке, который раз в год устраивался в Хове, мне попалась целая серия книжек о Рокамболе, я их купил и проглотил. Одну серию про девочку Иду я прочел всю, хотя она насчитывала четырнадцать, кажется, книг. Я прочел все папины старые выпуски журнала «Детективмагасинет» и, когда бывали на это деньги, покупал книги про Кнута Грибба. Я читал про Христофора Колумба и Магеллана, про Васко да Гаму, Амундсена и Нансена. Я читал «Тысячу и одну ночь» и норвежские народные сказки, которые нам с Ингве подарили как-то на Рождество папины родители. Я читал про короля Артура и рыцарей Круглого стола. Я читал про Робин Гуда, Маленького Джона и Мэриан, читал «Питера Пэна» и про мальчика, поменявшегося платьем и судьбой с юным принцем. Я читал про датских мальчиков-подпольщиков во время войны и про мальчиков, спасающих людей из-под лавины. Читал про чудака, который жил на берегу моря, собирая обломки кораблекрушений, читал про английских мальчиков, кадетов на военных кораблях, и про приключения итальянца Марко Поло в царстве Чингисхана. Книгу за книгой, сумку за сумкой, неделю за неделей, месяц за месяцем. Из всего прочитанного я узнал, что нужно быть храбрым, нужно быть честным и правдивым во всем, что ты делаешь, невзирая на то, что окажешься потом в одиночестве, и что нельзя быть предателем. Еще — что надо никогда не сдаваться и что, даже если тебя все покинут, ты в конце концов будешь вознагражден. Об этом я часто думал и мечтал, когда оставался один, что вот когда-нибудь вернусь сюда уже кем-то. Что я стану великим человеком, и тогда все в Тюбаккене волей-неволей будут мной восхищаться. Но я понимал, что этот день настанет не завтра. Мне отнюдь не прибавил авторитета в глазах окружающих один случай, когда Асгейр пренебрежительно высказался обо мне и девочке, которая мне нравилась, за что я ринулся на него, а он запросто уложил меня на лопатки и, усевшись на меня верхом, еще с хохотом покуражился, тыкая мне в лицо и в грудь указательным пальцем; и тут я, поскольку рот у меня был набит желтым «Фоксом», попытался плюнуть в него, но даже этот всеми осуждаемый как недостойный прием мне не удался, и я только перемазал себе лицо липкой массой. «От тебя ссакой разит, говнюк», — сказал я, и это было правдой — от него действительно пахло. И мало того, у него еще были зубы в два ряда, точь-в-точь как у акулы, один за другим; я попытался обратить внимание окружающих на это отвратительное зрелище, но напрасно: я лежал поверженный на земле, и никакие слова не могли этого изменить. С точки зрения идеалов, которые я вынес из чтения и которые в общих чертах разделяли все дети, дело касалось понятия чести, так что ниже, чем я сейчас, просто невозможно было пасть. Я показал себя слабым, неуклюжим, трусливым, а не сильным, проворным и храбрым. И что толку, что я, в отличие от них, прикоснулся к идеалам, что я знал их вдоль и поперек лучше, чем когда-нибудь узнают они, если я не мог подняться до них в жизни? Если я плачу из-за пустяков? То, что мне, столько знающему о героизме, досталась на долю такая слабость, я ощущал как величайшую несправедливость. Но потом мне попались книги и об этой слабости, и одна из них так воодушевила меня, что хватило на несколько месяцев.