Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл

«Люди и правда так живут?»

Шесть дней, она провела здесь целых шесть дней и ночей, не выходя дальше сада, но все еще поражалась аромату дома каждое утро. С того момента, как она поднималась с постели, множество запахов, заполнявших простор помещений и оседавших на каждой идеальной поверхности, казалось, собираются, как верные слуги, чтобы поприветствовать ее в новом дне: недавняя краска, свежая штукатурка и терпкие нотки древесины вперемешку с пыльцой новой ткани, испускаемой вафельно-кремовыми занавесками и мохнатыми коврами.

«Может ли это быть моим?»

Если она решала посидеть в гостиной или в столовой, восхищаясь своим новым жильем, мебель из кожи «Аспен», принимавшая форму ее тела, приветливо дышала привилегированностью. А прогулки по дому погружали ее в шикарный резкий запах мастики, шедший от обработанного вручную табачного дубового паркета в холле и комнатах на первом этаже.

Она никогда не открывала в новом доме окон – тройного остекления и оснащенных лучшими замками фирмы «Сэксон». Она держала их закрытыми и запертыми, и говорила себе, что не поддается идее проветрить дом, потому что эти запахи нужно сохранить. Она также знала, что это не единственная причина держать все точки доступа на запоре.

Среди ароматов ненавязчивой роскоши Эмбер соблюдала один и тот же ритуал: проснуться без будильника, сварить кофе на кухне, а потом лениво обойти недавно реконструированный фермерский дом, закончив прогулку в кабинете. Из кабинета она шла в новую ванную. Сбрасывала трусики и футболку и заходила в выложенную гранитной плиткой душевую. Чтобы мыться так долго, что все ее тело начинало исходить паром, пока не наступало время утонуть в белом банном халате.

Спустя почти неделю разнообразные полы сельского дома начали источать ободряющее чувство постоянства под ее загорелыми ногами, неизменности, соединявшейся с необычностью пребывания в новом месте, что особенно утешало, когда она боялась, что пристрастилась к мимолетности.

В это шестое утро, с чашкой горячего кофе в руке, она снова двигалась, осторожно и терпеливо, по четырем спальням на втором этаже, как пациентка, выписанная домой после долгой болезни. Ковры «Верджин», густые, как медвежья шерсть, поглощали ее ступни до щиколоток.

Полы в доме были слишком драгоценны для обуви. Нужно было установить насчет этого правило. Эмбер не желала, чтобы что-то оттуда проникло сюда. Не то чтобы она собиралась в ближайшее время принимать гостей. Но только в этот день она поняла, что обстановка теперь больше напоминает ей не выставочный коттедж, а скорее лучшую комнату престижного отеля, в которой она прожила неделю. Может быть, скоро это место начнет ощущаться как дом.

Эмбер пообещала себе, что никогда не станет принимать этот дом как должное; она всегда будет замечать и ценить то, что в нем есть. Она никогда прежде не жила в подобном месте, и не надеялась, что будет.

Когда она вошла в помещение, избранное в качестве кабинета, воздух, ставший острее от запаха нового кожаного кресла, уколол кончик ее носа. Как всегда, она заставила себя посмотреть в окно, думая о том, что будет дальше: о том, с чем ей нужно было снова встретиться в этой комнате.

Через широкие окна с двойными рамами она видела, как ветер ерошит газон и движется через деревья, огораживавшие сад, нежно качая кончики ветвей. В вышине, покачиваясь, парила чайка, словно на время пойманная невидимым силовым полем, пока не последовала за воздушным потоком в обратном направлении и не улетела. Прежде чем птица скрылась из виду, ее большой клюв открылся, но крика Эмбер не услышала.

Воздух в доме оставался неподвижным, прохладным и спокойным в любую погоду. И малейший сквознячок не касался ее кожи ни в одной из комнат.

«Запечатана».

Даже самые громкие звуки, порожденные внешним миром, не могли, казалось, пробиться сквозь новенькие стены, двери или перестекленные окна в глубоких переплетах. Вчера, пока кофе-машина «Григиа» делала ей эспрессо, Эмбер, положив на плитку ноги со свежим педикюром, смотрела из окон кухни, как над домом пролетает вертолет. Она напрягала слух, чтобы уловить хоть малейшее гудение или жужжание винта, но не услышала ничего.

Открыть двери дома было словно выйти из кинотеатра и вернуться в тиски ненадолго позабытой жары, погрузиться в бешеную энергетику улицы – в то, что люди звали реальным миром.

Глядя наружу, на мягкие контуры кукурузных полей за пределами ее участка, она вытерла глаза. Она чувствовала себя в безопасности.

Она останется здесь.

«Он мой.

Дом».

К тому времени, как Эмбер перетащила в кабинет все коробки и распределила папки по сделанным из матовой стали шкафам для документов, и после того, как она прикрепила все избранные вырезки, фотографии и стикеры с пометками к пробковым доскам, развешанным по стенам, вид за ее окнами растворился в темноте и превратил армированные стекла в зеркала.

Светового загрязнения от соседних участков не было, потому что не было соседей. Магистралей на расстоянии меньше трех миль тоже не было, и ближайшая дорога была неосвещенной. Соседний город, Шелдон, не был виден с ее участка. Даже если бы кто-то стоял на шоссе, куда выходила подъездная дорога, дома ему было бы не разглядеть.

Кирпичные стены бывшего двора фермы, при поддержке внутреннего кольца рябин, посаженных годами раньше, полностью прикрывали здание с глядевшего на север фасада и боков.

Жителей ближайших домов для нее проверили консультанты по безопасности. В округе жили три фермерских семейства и еще сколько-то мирных пенсионеров. Из рассеянных по округе соседей ни один не отличился криминальным прошлым и не знал, кто она такая. Никакого новоселья тоже не ожидалось. Она была совершенно одна.

Агентство недвижимости нашло эту собственность по заказу, переданному через солиситора. Оно выполнило ее требование полной уединенности с точностью, которая поразила Эмбер, когда она впервые посетила дом.

Почти год назад, когда закончился первый из трех ее океанских круизов, ее привезли сюда от Саутгемптонского порта на машине с шофером, чтобы одобрить находку агентства. После пяти часов размышлений и консультации с архитектором, Эмбер решила: да, именно это место станет ее первым домом; постройка, близкая к декорациям одного из самых счастливых времен в ее жизни, когда она проводила каникулы с мамой и папой в Гудрингтоне и Торки, давным-давно, когда ей было одиннадцать, до того, как мама умерла, – возможно, это был последний раз, когда она была по-настоящему счастлива.

Даже после всего случившегося в последние три года сама идея, что Эмбер может теперь делать анонимные заказы незаметным профессиональным фирмам, созданным для служения богатой клиентуре, все еще сохраняла новизну, погружавшую ее в трясину стыдливости и чувства собственной недостойности. Хотя в последнее время такие вещи ее удивляли меньше. После долгих лет экономии и постоянной нехватки денег, она быстро привыкала к тому, что деньги скрывали и изменяли до неузнаваемости. И даже начинала чувствовать себя не такой виноватой.