Мадонна миндаля - Марина Фьорато

И с этого дня Бернардино Луини стал писать свои фрески именно в полном соответствии со словами сестры Бьянки. Но был и еще один человек, чья душа также претерпела значительные перемены в тот судьбоносный день, и человек этот также сдержал свое слово: написал роман о жизни графини ди Шаллант. И вот какими словами Маттео Банделло завершил написанную им историю:

«И несчастной отрубили голову. Так завершилась ее жизнь, полная безудержных страстей и необузданных желаний. Но тому, кто непременно хотел бы видеть, какова она была при жизни, право стоит пойти в церковь Монастыря Маджори, ибо там он увидит ее портрет».

Голубятню Сельваджо наконец достроил. Он сам ее спланировал, сам покрыл дранкой, сам насыпал на пол плотный слой песка, и теперь красавица голубятня с дверцей из ивовых прутьев гордо высилась над землей, сверкая в неярких солнечных лучах белым, как кость, деревом. Крепкий шест поднят высоко, под конической крышей приготовлены уютные места для гнезд, обе дверцы украшены изящными арками. Этот маленький птичий замок будил в душе Сельваджо какие-то смутные воспоминания, но, пока он его строил и украшал, перед глазами у него стоял в основном легендарный Камелот со своими зубчатыми стенами и башнями, верхушки которых, точно горные вершины, накрыты белой шапкой облаков. Впрочем, стоило ему завершить работу, и этот образ тоже мгновенно исчез. Построенным птичьим домиком Сельваджо очень гордился, и голубятня действительно получилась на славу — настоящий дворец, а не голубятня! Он трудился без устали, стараясь закончить работу ко дню именин той, что стала ему дороже всего на свете.

Подарок предстояло «вручить» сегодня, ибо сегодня как раз исполнился год с того дня, как Сельваджо в одиночку сразился со швейцарскими наемниками и защитил Амарию. Амария и Нонна с утра ушли на рынок — теперь Амария никуда не ходила одна, поскольку прошлогодние страшноватые события, совпавшие с днем ее святого покровителя, были все еще живы в памяти всех членов их маленького семейства. Сегодня женщины собирались готовить праздничный обед — zuppa alla Pavese, мясной бульон с яйцами, хлебом и маслом, который был изобретен специально для короля-узника Франциска I и подан ему на ужин. И Амария, хоть в запасе у них было всего несколько жалких сантимов, настояла на том, чтобы они непременно разыскали на рынке ту даму в красном, которая продает ставший уже знаменитым миндальный ликер «Амаретто», и купили у нее хотя бы немножко этого дивного напитка, чтобы отпраздновать день святого Амвросия. Стоило Сельваджо вспомнить имя этого святого, и перед глазами его вновь пронеслись события того судьбоносного дня, когда он убил троих швейцарцев. Впрочем, отчетливо он помнил лишь то, что именно в этот день — год назад — впервые держал Амарию в своих объятиях.

С тех пор были в его жизни и другие счастливые, точно украденные, мгновения, когда они с Амарией оставались одни возле затухающего огня в камине, а Нонна поднималась к себе. Пока что отношения их были по-прежнему целомудренными, но Сельваджо уже понимал, что слишком долго сдерживать свою страсть не сможет. Он мечтал о том, чтобы Амария принадлежала ему, стала бы его женой, но разве имел он на это право? Ведь он совсем ничего не знал о своем прошлом!

Слабый трепет крыльев отвлек его от мыслей о браке, и он невольно улыбнулся, глядя на чудесное дополнение к основному подарку. В затянутой сеткой корзине, что стояла на подмерзшей земле, сидела парочка голубей с белоснежным оперением. Птицы тихо возились в корзине, и крылья их шуршали о стенки этой крошечной тюрьмы. Сельваджо осторожно и умело вынул голубей и посадил на маленькую, украшенную аркой дверцу голубятни. Птичкам, конечно, можно было бы подрезать крылья, чтобы не улетели, но голубям, похоже, понравилась эта чудесная голубятня, и они решили в ней остаться. Во всяком случае, Сельваджо не хотел пока нарушать их радость от знакомства с новым жилищем. Пока голуби ворковали, устраиваясь, он пытался придумать для них имена, и тут память в очередной раз удивила его: он вдруг начал вспоминать старинные легенды, причем в таких подробностях, словно их текст был у него перед глазами. Может, Геркулес и Мегара? Нет, лучше Тристан и Изольда! Или, может, Триол и Крессида? А может, взять имена героев тех древних сказаний, которые ему когда-то нравились больше всего? Об обреченной любви Ланселота и Гиневры, чьи греховные объятия случайно увидел рогоносец Артур? Нет, во всех этих историях о любви был несчастливый конец, а ему хотелось назвать своих голубей в честь такой пары, о которой сложена легенда со счастливым концом. Ага, вспомнил! Сельваджо улыбнулся, когда память подсказала ему два имени, явившихся неизвестно откуда.

Это были идеальные имена!

Габриель Солис де Гонсалес, кардинал Милана, привык к маленьким подношениям, которые так любила делать ему паства. Жизнь в нужде и самоотречении была не для него. Он читал в Дуомо замечательные проповеди о верблюде и игольном ушке, но полагал, что ему самому, чтобы войти в Царствие Небесное, вовсе нет необходимости жить в бедности, ибо ему и так обеспечено местечко в раю благодаря трудам по очистке мира от еврейской угрозы. Так что кардинал не особенно удивился, когда получил в подарок весьма занятного вида бутылку с каким-то новым ликером цвета жженого сахара. Приподняв пробку — венецианского стекла, со знанием дела отметил кардинал, — он ощутил сладостный, чуть горьковатый аромат миндаля. Нет, этот подарок ничуть не удивил кардинала, а вот слуга, который его принес, показался ему совсем незнакомым. Интересно, куда подевался дворецкий? К тому же явившийся вместо дворецкого плюгавый человечек обладал на редкость безобразной внешностью.

— А где… Николо? — нетерпеливо спросил кардинал, не сразу вспомнив имя старого слуги.

— Он заболел, ваше преосвященство. У него гнилая горячка.

Кардинал опасливо потянул носом. В таком случае Николо лучше заменить совсем, этого еще не хватало — подхватить какую-нибудь заразу! Да, нужно немедленно найти ему замену. Впрочем, его преосвященство обычно именно так и благодарил верных слуг за многолетнюю преданность.

— Как твое имя? — спросил он.

— Амброджо, ваше преосвященство.

— Хм…

Ну что ж, хорошее миланское имя, подумал кардинал. Но этот человек явно не годится — уж больно его физиономия смахивает на еврейскую. Нет, этого тоже следует удалить, но не сегодня, а, скажем, завтра, до завтра ждать не так уж долго. Ликер выглядел весьма соблазнительно, вводя кардинала в искушение.

— Кто это принес? — нетерпеливо спросил он. — Тут никаких записок нет.

— Не знаю, ваше преосвященство. — Незнакомый слуга угодливо шаркнул ногой. — Думается, это прислал его светлость герцог, поскольку я только что видел у нас кое-кого из людей Сфорца.