Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

На белом полотне начались объятия и поцелуи. Там, где расположилось воинство Сыма Ку, засопели и сдавленно задышали, а сам Сыма Ку грубо запустил руку между ног Няньди. Та медленно подняла левую руку к затылку, словно поправляя причёску, но я видел: ничего она не поправляла, заколку она вытаскивала. Потом рука опустилась, а Няньди сидела всё так же прямо, словно аршин проглотила, якобы увлечённая фильмом. Рука Сыма Ку дёрнулась. Он втянул носом воздух — уж не знаю, холодным он ему показался или горячим — и медленно убрал руку. Потом снова притворно кашлянул по-козлиному.

Я снова перевёл взгляд на полотно, но картинки расплывались перед глазами. Ладони были мокрые от холодного пота. Рассказать об этих тайных проделках в темноте матушке? Нет, не могу. О вчерашнем вот не рассказал, так сама догадалась.

Подрагивающие, как расплавленный металл, зеленоватые вспышки молний то и дело освещали занятый свойственниками Пичуги Ханя большой песчаный хребет, деревья, глинобитные стены и тростниковые хижины. Свет молний растекался по чёрным деревьям и жёлтым жилищам. Раскаты грома громыхали так, будто кто-то тряс большой лист железа. Женщина с мужчиной забавлялись в траве у речки, а я вспоминал то, что довелось увидеть вчера.

Намедни Сыма Ку со второй сестрой уговорили матушку пойти вечером в церковь смотреть кино. Когда дело дошло до этого валяния в траве, Сыма Ку потихоньку улизнул. Я увязался за ним. Он крался, прижимаясь к заборам, — не командующий, а натуральный вор. Наверняка изначально таковым и был. В наш двор он пробрался, перемахнув через невысокую южную стену. Дорожка, привычная для муженька третьей сестры, Бессловесного Суня. Да и сама Птица-Оборотень нередко этим путём хаживала. Я через стенку не перепрыгивал, у меня своя дорога. Матушка закрывала ворота на замок, а ключ оставляла рядом, в щели между камнями. Я этот ключ мог нащупать с закрытыми глазами, но зачем, если под воротами лаз, прорытый для собаки, когда ещё заправляла Шангуань Люй. Собаки давно нет, а лаз остался. Я проползал там спокойно, пролезали и Сыма Лян с Ша Цзаохуа. Так вот, я уже пробрался за ворота и стоял в пристройке, в двух шагах от двери. Внутри всё было как раньше: жёрнов, корыто для мулов, тюфяк Лайди. Здесь, на этом тюфяке, она и повредилась головой, тут и начались её эротические бредни. Чтобы она своим появлением не испортила свадебную церемонию Бэббита, Сыма Ку привязал её верёвкой за руку к оконной раме и не отвязывал уже три дня. Я подумал, что муж второй сестры собрался отвязать Лайди, чтобы и она смогла пойти расширить кругозор. И что вы думаете?

В туманном свете звёзд и без того немаленькая фигура Сыма Ку казалась ещё выше. Он пробирался на ощупь и меня не заметил: я притаился в углу. Как только он вошёл в пристройку, послышался звон: видать, задел ногой жестяное ведро, которое мы оставляли Лайди как ночной горшок. В темноте раздалось её хихиканье. Вспыхнул огонь — вспыхнул необычайно ярко — и высветил сестру, раскинувшуюся на тюфяке. Спутанные волосы, белоснежные зубы, чёрный халат, не прикрывающий её прелестей. Ну просто бес в женском обличье. Сыма Ку погладил её по лицу — она нисколько не испугалась. Зажигалка погасла. В загоне застучали копытцами козы.

— Мы с тобой — младший зять и старшая свояченица — всё равно что половинки одной задницы, — хохотнул Сыма Ку. — Ты разве не умираешь? Вот я и пришёл…

Лайди пронзительно взвизгнула, и этот её визг, казалось, пробил крышу дома. И слова-то были почти те же, что она говорила тогда на лугу: «Умираю… не могу больше…»

— Я волна, свояченица, — продолжал Сыма Ку, — ты корабль, ты засуха — я дождь, я твой спаситель.

И они стали барахтаться, словно нашаривая в воде укрывшихся в норке угрей. Верещала Лайди похлеще, чем Птица-Оборотень в прежние времена. Я тихонько выбрался через собачий лаз в проулок, весь в холодном поту…

Сыма Ку крадучись вернулся, когда фильм уже почти кончился. Все расступались перед командиром, давая ему дорогу. Поравнявшись со мной, он потрепал меня по голове: от его ладоней пахло грудями Лаоди. Он сел на своё место и что-то шепнул второй сестре — та засмеялась. В этот момент вспыхнули лампочки. На миг все растерянно застыли, будто не зная, что делать. Поднявшийся Сыма Ку громко провозгласил:

— Завтра вечером кино будем показывать на гумне. Ваш командир планирует привнести западную культуру в жизнь местных жителей — для их же блага.

Народ при этих словах пришёл в себя, и возникший гвалт заглушил стрекотание проектора. Потом, когда остались только свои, Сыма Ку обратился к матушке:

— Ну как, уважаемая? Не зря пришли? Следующее, что я сделаю, — построю кинотеатр для всего Гаоми. Этот парень Бэббит на все руки мастер, ещё благодарить меня будете, что таким зятем обзавелись.

Его прервала вторая сестра:

— Хватит болтать, проводи лучше маму домой.

А матушка сказала:

— Ты бы поменьше выдрючивался и хвостом вилял, досточтимый зятёк. Человек радуется, когда доброго нет, пёс радуется, урвав дерьма на обед!

По какому месту у Лайди матушка дозналась про тайну того вечера, я так и не понял, как ни гадал.

На другой день после обеда Сыма Ку со второй сестрой принесли мешок зерна. Поставили и собрались уходить.

— Погоди, второй зять, надо парой слов перемолвиться, — сказала матушка.

— А при мне разве не можешь? — удивилась Чжаоди.

— Иди давай, — отшила её матушка и завела Сыма Ку в дом. — Ну и что собираешься с ней делать? — спросила она.

— С кем? — удивился Сыма Ку.

— Дурачка только не надо из себя строить! — окоротила его матушка.

— А я и не строю, — отвечал Сыма Ку.

— У тебя два пути — выбирай, — заявила матушка.

— Какие ещё два пути? — промямлил тот.

— Так вот, слушай: первый путь — ты берёшь её в жёны. Первой ли женой, второй ли или просто женой без различия в положении — это ты со второй дочерью посоветуйся. Ну а другой — убить её!

Сыма Ку тёр руки об штаны, но не так, как тогда, на лугу. Настроение у него на сей раз было совсем другое. А матушка заключила:

— Три дня тебе сроку, выбирай, каким путём идти. А теперь ступай.

Шестая сестра сидела, не шевелясь, будто ничего не произошло. Донеслось козлиное покашливание Сыма Ку, оно одновременно и возбудило, и чуть опечалило. На белом полотне перед глазами лежали под деревом, прижавшись друг к другу, мужчина и женщина; голова женщины покоилась на плече мужчины. Она смотрела на усыпанное плодами дерево, он задумчиво жевал травинку. Женщина приподнялась, села и повернулась к нему лицом. В вырезе платья всколыхнулись груди и открылась ложбинка между ними, похожая на расщелину, куда забиваются угри на мелководье. На эту расщелину я смотрел уже четыре раза и всякий раз умирал от желания забраться в неё. Но женщина сменила положение, и расщелина исчезла. Она тряхнула мужчину и что-то громко проговорила недовольным голосом. Тот прикрыл глаза, продолжая жевать травинку. Тут она принялась хлестать его по лицу и, раскрыв свой большой рот, разревелась. Плакала она почти так же, как китаянки.