Музыкальный инстинкт. Почему мы любим музыку - Филип Болл

При обработке музыки, как и при выполнении другого когнитивного процесса вроде зрения или запоминания, последствия селективной дисфункции могут быть безнадежными, но в то же время печально интересными, хотя чаще они выражаются в куда больших затруднениях, чем просто маленькие неудобства.

Изучение таких случаев поможет нам отыскать исконный «модуль» обработки музыкальной информации, если таковой существует. Но любые доказательства его существования на сегодняшний день остаются в лучшем случае неконкретными, а единственное распространенное (наблюдается у четырех процентов людей) нарушение восприятия музыки связано с невозможностью определить отношения между тонами разной высоты. Такие люди не различают оттенков звука, не могут совсем или могут очень слабо судить о том, является ли звучащий тон выше или ниже предыдущего. Удивительно, но такая умственная особенность никак не зависит от восприятия индивидуального тона, поэтому один и тот же человек может обладать двумя взаимоисключающими особенностями – абсолютным слухом и неспособностью различать оттенки звука. Более того, неспособность различать эти оттенки не лишает человека музыкальности – люди с таким нарушением могут играть на музыкальных инструментах, хотя большинство из них не занимается музыкой, потому что они сами решили (или им сказали), что музыка «не для них». Последние неврологические исследования доказывают, что даже неспособные различать оттенки звука люди своеобразно слышат «неправильные» ноты: в их мозге возникает такой же тип электрического сигнала, как и у других людей, но несоответствие, похоже, не проникает в сознательное понимание.[63]

Распространенность подлинной «тональной глухоты» значительно ниже, чем число людей, которые считают себя «лишенными музыкального слуха». По результатам исследования, проведенного канадскими психологами, семнадцать процентов добровольцев-студентов Университета Куинс в Кингстоне считали себя частью этого несчастливого меньшинства, хотя только единицы действительно показали себя хуже остальных во время тестов на музыкальное восприятие. Можно рассуждать о том, что большинство людей, считающих себя немузыкальными, укрепляется в этом мнении по причинам, не связанным с их реальным музыкальным потенциалом, – их, возможно, смущает убежденность в том, что они плохо поют, или их глубоко ранило замечание других об отсутствии у них музыкальных талантов, или им просто никто не прививал интереса к занятиям музыкой. Тяжело осознать ощущения от этой информации – то ли радоваться, то ли огорчаться. С одной стороны, появляется уверенность в том, что каждый из нас как минимум музыкально компетентен, но, с другой стороны, многие из нас убеждены в обратном.

Если музыка попросту опирается на когнитивные способности, развившиеся для других целей, то как объяснить, например, музыкальное развитие у аутистов, ведь они не получают больше никакой пользы от использования этих же способностей для других целей? Разумеется, это замечание ни в коем случае не разрешает противоречие, но заставляет задуматься.

Обратный пример: можно привести множество ситуаций, когда из-за когнитивного дефекта люди лишаются только способности обрабатывать музыку, а все остальные функции их мозга остаются нетронутыми. Такая музыкальная дисфункция бывает очень своеобразной: человек не всегда становится «немузыкальным», как, например, очень музыкальный пациент Оливера Сакса, который утратил способность слышать гармонию, но при этом прекрасно различал отдельные «голоса» (стр. 143), или профессиональный скрипач, который вследствие повреждения мозга страдал от достаточно странного набора симптомов: он потерял возможность читать последовательность нот и записывать музыку, не мог узнавать знакомые мелодии и идентифицировать мелодические интервалы, но сохранил способность различать высоту тона, мог назвать записанные по отдельности ноты, определял минорные и мажорные гаммы.

Любой из с традиционных аспектов восприятия музыки может испортиться, не затронув остальные: известны такие нарушения, как «дисмелодия», «дисритмия» и «дистембрия». Особенно печальна участь тех, кто сохраняет способность воспринимать музыку, но начисто лишается способности эмоционально на нее откликаться. Нейроученый Джейсон Уоррен и его коллеги из Лондонской национальной больницы по лечению неврологических заболеваний и нейрохирургии описали бывшего радиоведущего, который после повреждения амигдалы обнаружил, что обычное ощущение «покоя» от прослушивания Прелюдии Рахманинова куда-то улетучилось. А группа Изабель Перетц выяснила, что повреждения амигдалы у нескольких пациентов привели к тому, что они перестали считать «страшную» музыку из кино пугающей, но в то же время могли опознать «радостную» и «грустную» музыку.

Обратная, и, пожалуй, еще более удивительная ситуация возникает, когда у человека сохраняется способность эмоционального реагирования на музыку, но полностью утрачивается возможность обрабатывать мелодию. Этот феномен Перетц и коллеги наблюдали у пациентки «И.Р.», которая страдала от повреждений обоих полушарий, возникших после осложнения при операции на мозге. Женщина прекрасно распознавала речь, определяла окружающие звуки, но не могла отличить один напев от другого, не была в состоянии заметить диссонантные изменения первоначальной мелодии. Но ей все равно нравилось слушать музыку, она могла различать «радостную» и «грустную» мелодию почти так же свободно, как и здоровые слушатели. Возможно, И.Р. могла оперировать эмоциональными аспектами, не связанными с тоном, то есть ритмом; подробнее этот момент мы разберем в следующей главе.

Могз музыканта не похож на мозг обычного человека. Подобно тому, как физические упражнения изменяют форму тела, так и музыкальная тренировка изменяет свойства мозга. Например, процесс обработки музыки у музыкантов является более аналитическим. Известное замечание о «левополушарном» мышлении здесь совершенно уместно: мелодия обрабатывается правым полушарием у обычных людей и левым полушарием у музыкантов.[64]

Но это не означает, что у музыкантов чувственный отклик заменяется мыслительным процессом, – учитывая огромную эмоциональную наполненность, которую сообщают музыке именно музыканты, было бы глупо в этом сомневаться. Музыканты, особенно те, кто начал получать музыкальное образование до семи лет, обладают увеличенным мозолистым телом – этот участок мозга связывает и интегрирует полушария. Нейроученые Кристиан Газер и Готфрид Шлауг обнаружили множество различий в мозге музыкантов (особенно пианистов) и обычных людей, в том числе улучшенные двигательные, слуховые, визуальные способности и способность ощущать пространство. Более того, у музыкантов, которые используют для игры пальцы, преобладает участок коры, отвечающий за руки: можно сказать, что они «на короткой ноге» со своими пальцами. Также у музыкантов наблюдается мощное развитие слуховой коры, которая отвечает за процесс обработки тона. В общем, эти анатомические изменения выражены тем сильнее, чем дольше занимается музыкант, что позволяет судить скорее о следствии, чем о причине: это продукт систематического музыкального образования, а не врожденные особенности, которые позволяют человеку легче освоить профессию музыканта.