Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

— Что за шум? — спросил Волчонок.

— Цирики[94] бьют арата[95].

Волчонок выполз из палатки.

Два дюжих цирика тузили молодого парня, который из последних сил отбивался от них, третий держал девушку.

Волчонок подбежал к дерущимся: отбросил первого, прижал к земле второго. Но в это время третий цирик, оставив девушку, взял винтовку и наотмашь ударил таежника прикладом по голове.

У Волчонка посыпались из глаз искры, пошли круги, он потерял сознание.

Кешка Мельников получил от Лобанова письмо и пригорюнился. Все же не утерпел Иван Федорович, уехал в Россию с мечтой разыскать жену и сына.

В конце своего взволнованного письма Лобанов приписал: «…Если не суждено мне найти семью, то я вернусь, Кеша, к тебе»…

«…Я вернусь… Я вернусь…» — вертелись у Кешки слова, но он не верил им.

Ульяна располнела. Нынче она не прячет живота.

Кешка — башлык большой сетовой лодки. Макар Грабежов ходит в море отдельно. Теперь Макар не доглядывает за ним, но и не восхищается Кешкой. Он чувствует неприязнь к себе хозяйского сына.

Алганай привел на прицепе за «Ангарой» три баркаса с закидными неводами и десять сетевых лодок. Сила! Ему война — мать родная. Рыба, как и другие продукты, вздорожала. С руками рвут. Алганай стал настоящим рыбопромышленником. На открытие водопольной рыбалки и нынче он привез на счастье шамана Хонгора, который сразу же облачился в свой живописный костюм, обвешался серебряными колокольчиками и долго плясал священный танец «Боо».

— «Будет промысел», сказали небожители, — устало доложил шаман хозяину.

И промысел был.

Приход одной «Ангары» в Онгокон — уже событие. А тут еще целая флотилия тяжело груженных рыбой лодок. Шум, гам. Торговля рыбой и нерпичьим жиром, серебристо-сизыми шкурками нерпят…

Цицик стоит на палубе баржи и ищет в толпе Кешку Мельникова. Но его нет.

Вдруг она увидала глазеющего на нее знакомого парнишку и сбежала по трапу.

— Амар сайн, хубун![96]

Ганька, красный, растерянный, только и сумел мотнуть головой. У него пересохло в горле и звуки застряли.

— Мэндэ! — наконец выдавил кое-как.

Глаза Цицик искрятся на солнце, она улыбается, рада встрече.

— Спасибо за соболя, Ганя! Мне из него сшили такую шапочку, что впору ее носить самой царице!

«Ты прекраснее всех цариц!.. Ты лебедь из легенды Тымауля!» — подумал восхищенный Ганька, но ничего не сказал ей.

— Ганя, ты не видал Кешу Мельникова?

— Нет… Может… в лодке спит. Ведь он башлык, ночами спать мало приходится…

— А где его лодка? Покажи, дорогой мой!

Ганька от последних слов — в багряном пылу. Дрожащей рукой показал на огромную лодку-семерку и убежал в лес.

На палубе сетовки сидит чернявая молодка. В ее руках мелькает игла, наматывающая витки. Рыбаки спят, кто где сумел уткнуться.

Цицик подошла к лодке, поздоровалась с чернявой. Та подняла голову, побледнела, выронила иглу и сердито насторожилась.

— Здравствуй… Кажется, Цицик зовут? — ее голос заметно дрожал. — Тебе кого надо?

— Мине нада Кешу.

— Опоздала, девка… Я жена… его…

Цицик в недоумении покачала головой и не поверила.

— Ево бабай Ефрем… сватать ходила… Мой бабай согласился… Только свадьба делать после война будим…

— Не будет вашей свадьбы!.. — Улька вскочила и показала на свой живот. — Скоро дите рожу Кешеньке.

Большие ярко-синие глаза Цицик округлились. В них смятение, испуг, гнев. Девушка резко повернулась и пошла прочь. Потом остановилась, подумала, вернулась назад и дрожащим голосом спросила:

— Скажи, дебка… давно любитесь?.. Давно?..

— Тебя, окаянную, здесь леший не гонял, а мы уже с Кешенькой жили!

Девушка гордо подняла голову.

— Ты люби Кешу… шибко люби… Он хороша… Роди сына! — Свысока оглядела рыбачку.

Цицик в этот момент была прекрасна, чем и поразила и обозлила Улю.

— Ты не учи, бурятский выкормыш!.. Уходи!

Кешка Мельников, сбросив с себя одеяло, сел. Он был лохмат, глаза еще не расстались со сном, но, услышав последние слова жены, сразу очухался.

— Улька, с ума спятила?!

Цицик даже не взглянула на него, гордая и независимая, повернулась и ушла на баржу.

Быстро разнеслась весть, что прибыл заморский баклан Алганай со своей красавицей Цицик.

— Тетка Устинья, твою Ленку бурят привез! — кричит Вера.

Устинью этот крик словно бичом хлестнул. Она испуганно вскочила, затряслась вся, засуетилась. На одну ногу натянула валенок, на вторую ичиг, накинула на плечи рваную шубейку и без платка бросилась на берег.

Прибежала к барже, где видели ее Ленку. По палубе ходят два-три рыбака, а дочери нет. Долго сидела старуха на бревне и не сводила глаз с баржи.

Наконец из каюты появилась Цицик, за ней, тяжело пыхтя, Алганай.

Цицик одета в белый шелковый халат и подпоясана нежно-розовым кушаком, кисти которого цветут радугой, переливаются в лучах яркого солнца. На голове красуется крошечная шапочка, отороченная черным соболем. А рядом грязные, оборванные рыбаки.

Цицик что-то говорила отцу. Сияя красотой, прошла совсем рядом с Устиньей, которая спряталась за дюжим рыбаком и, чтобы не испугать дочь, украдкой, из-за чужой спины, глядела на нее горящими глазами, тихо шептала невнятные слова, будто молилась на живую святыню. Цицик шла уже по берегу. Устинья не могла следовать за ней — у нее отнялись ноги и язык. Она лишь перекрестила дочь и, чувствуя себя плохо, упала на горячий песок.

Луша с Параней унесли мать в барак, уложили на печь.

Она лежала молча. Пищу не принимала, гасла на глазах.

Через три дня знаками подозвала дочерей, попросила поднести ее к окну.

Желание было исполнено.

Долго смотрела несчастная туда, где стояла баржа Алганая. Беспомощно застонав, уронила голову на грудь.

Чуть теплую, с закрытыми мокрыми глазами ее снова затолкали на печь.

А ночью Устинья скончалась.

Тудыпка крутится в сутолоке рыбацкой жизни. Но все он теперь делает не так, как раньше, а с холодком, часто попадает впросак. Тудыпка влюбился в Цицик. Не найдет себе места! В темноте воровски крадется к его постели солдатка Маруська, но он гонит ее прочь. Его сердцем завладел прекрасный образ Цицик. Дни и ночи думает он, как завладеть ею. Часто бегает на баржу, чтоб только взглянуть на нее. Пробовал улестить Цицик подарками, да разве ее, чертовку, удивишь чем-нибудь. Она подожмет пренебрежительно губы и обдаст его холодом своих глаз. Знает ли она, дьяволица, что такое любовь-то?! Ни один мужчина еще не протянул к ней свою дрожащую руку, чтоб хотя бы притронуться к ее белоснежному плечу. Ведь пузатый Алганай глаз с дочки не спускает. С трепетом, с мольбою на устах величает он ее богиней Цага-Дара-Эхэ.

Пробовал Тудыпка заговорить с Алганаем, не