Вечерний свет - Анатолий Николаевич Курчаткин

другую, снова войдя в лес. Здесь не было никакой тропки, просто шли за Федором, лиственный лес скоро сменился елью, сразу посумрачнело, попрохладнело, исчез многоголосый птичий гомон, Федор все шел и шел, опираясь на подобранный еще у реки березовый сук, под ногами стало понемногу сыреть, почавкивать, и вдруг оказалось, что они забрели в настоящее болото, — сорвавшись с кочки, Маша провалилась в хлюпнувшую воду почти по колено.

Из болота, прыгая с кочки на кочку и время от времени срываясь с них, так что ни у кого не осталась сухой ни одна нога, в конце концов выбрались, но тут выяснилось, что с этим болотом ушли в сторону километра на полтора, путь до дачи увеличился в итоге километра на три, не меньше, на болоте все как-то враз устали, выдохлись и тащились к даче уже из последних сил.

— Фу, умаяли!..— валясь на скамейку возле террасы, проговорил Евлампьев, только они дошли до нее.

— Хороша прогулочка, та, что надо,опускаясь с ним рядом, сказал Фелор. — Женщины, ищите себе место, с этого мы теперь не сдвинемся.

Женщины поднялись на террасу, устроились там на стульях, и так они, все четверо, просидели, не двигаясь, с четверть часа.

— Ну,— сказала наконец Галя, — а есть кто хочет?

-Жрать, а не есть, — отозвался Федор.

Евлампьев почувствовал, как от одного лишь упоминания о еде рот ему залило слюной.

И потом, когда сели за стол, ел с таким аппетитом, какого у него никогда обычно не бывало.

— А! Вот что значит свежий воздух! — глядя, как он наворачивает, с удовольствием приговаривала Галя.— Что ты! Дача, она есть дача.

— Да конечно… дача, конечно…— согласно кивнул Евлампьев.

После еды всех опять разморило, стал одолевать сон, зевали, потягивались — и решили, прямо не убирая ничего со стола, пойти прилечь. Галя только прикрыла его сверху двумя полотенцами.

— Пойдем с тобой наверх, — позвал Евлампьева Федор.

— Да, правильно,— одобрила Галя. — А мы с Машей внизу. Мужская и женская половины. Как за Востоке.

Дача у Гали с Федором была, собственно, не дачей, а участком в садово-огородном товариществе, но они смотрели на этот участок прежде всего как на место, куда можно выехать «на природу», и потому называли дачей. Дом у них, как тому и полагалось быть строению садово-огородного товарищества, был совсем небольшой — бывшая деревенская банька из тонких кривоватых бревен,но во всю длину сруба

Федор пристроил крытую террасу, поставил сверху чердачный второй этаж, и дом вышел и солидным, и, в общем, даже вместительным.

— Располагайся,— сказал Федор.Куда хочешь?

На диван, на кровать?

— Да куда угодно, — зевая, чувствуя, что ноги его совсем прямо не держат, ответил Евлампьев.

— Ну, на кровать тогда, удобней.Федор раскрыл створки низкого, похожего снаружи на комод шкафа и вытащил оттуда две подушки.

И шкаф этот, и черный, с круглыми, старомодными валиками по бокам диван, и кровать с непривычно для нынешнего глаза высокими резными спинками — все это помнилось Евлампьеву еще по городской квартире Гали с Федором. Давно уж это стояло у них там, лет двадцать назад, а то и больше… больше, конечно, — Ермолай еще в школу не ходил.

— Лови! — размахнулся подушкой Федор.

Когда Евлампьев проснулся, Федора на диване не было, а снизу в отворенное окно доносились голоса — и Федора, и жены с Галей.

Евлампьев одурело сбросил ноги на пол и потряс головой. Ничего себе сморило, сколько же это он, интересно, проспал?

Федор, Галя и Маша сидели на террасе за столом и пили чай.

— А, явился! Соня наш проснулся! Ох и здоров же ты спать!..— зашумели они, когда он появился на террасе.

— Ладно, ладно, сами-то небось только что поднялись, — ворчливо отшутился Евлампьев.

— «Только что»! — сказал Федор.— Да по десятой чашке пьем.

— Нет-нет, только сели,— вступилась за Евлампьева Маша.— Давай садись.

— С клубникой свежей. Прямо сейчас с грядки, — сказала Галя.— Много нет, но полакомиться хватит.

Чашка ему была поставлена, он взял с тарелки несколько ягод, оторвал звездчатые, с белым сахарным корешком плодоножки, бросил ягоды в чашку, добавил песку и стал перетирать все это ложкой.

Галя с остановившейся улыбкой смотрела на него.

— Ты чего? — спросил Евлампьев.

— С детства помню эту твою привычку так делать, — сказала она, продолжая улыбаться. — Вот прямо вижу. И всегда так аккуратно, так хорошо.

Евлампьев похмыкал. Он не знал, что ответить.

Было уже около восьми вечера, солнце сваливалось к горизонту, тени сделались длинны, в воздух неуловимо, незаметно стали примешиваться нежные фиолетовые тона.

— Мужской работенкой займешься? — щуря глаз, как бы испытывая его этим вопросом на некую мужскую крепость, спросил Федор, когда чаепитие подходило к концу.

— Водку, что ли, пить? — отозвался Евлампьев,

Женщины засмеялись — им понравилось.

— Поливать,— сказал Федор.— Что, думаешь, клубничку-то даром будешь есть?

— А, ведра таскать! — Евлампьев засмеялся.С удовольствием.

Ему и в самом деле нравилось, приезжая сюда к Гале с Федором, заниматься поливкой. Наверное, если заниматься этим изо дня в день, то свету белого невзвидишь, а вот так, присхавши раз-другой в лето, — одно удовольствие. Главное, только не переусердствовать, не наливать в ведро до краев и не спешить.

— Давай тогда за орудия производства,— сказал Федор, поднимаясь из-за стола.

К дому, с глухой стены, был прилеплен небольшой темный сарайчик, в нем Федор с Галей держали всякий необходимый в хозяйстве инструмент.

— Держи свои любимые, — снимая с гвоздей на стенке два прямобоких, со вздувшимися от времени, помявшимися днищами ведра, сказал Федор. — Эти?

— Эти, эти, — подтвердил Евлампьев.

Действительно, почему-то ему нравилось таскать воду именно в этих.

Они вышли на бегушую вдоль участков травянистую дорожку и пошли по ней к крану.

Воду и в этот, Гали с Федором, и другие, рядом расположенные сады давала специально пробуренная артезианская скважина, вдоль дорожек тянулись поржавевшие от времени, бурые водонапорные трубы, но краны на линии были установлены редко и не обычные, а с широкой зубчатой горловиной — под пожарный рукав. Сделано это было, как объяснял Федор, чтобы вода расходовалась без излишней щедрости и чтобы хозяева близлежащих участков не поливали бы свои участки прямо из шлангов, надевая их на носик крана.

На некоторых участках виднелись люди — мелькали платья, рубашки, обнаженные тела, — слышались голоса. Днем