Русское братство - Николай Чергинец

— Больной, не ерзайте. Вы мужчина?

Когда она хотела повторить эту манипуляцию, Степаненко заорал:

— Нет!!!

Он отжался от кушетки и сел. Нога словно побывала в пасти акулы. Пот катился градом.

— Что же вы молчите, что вам больно! — врачиха гневно вскинула брови. — Ладно, ложитесь, я введу обезболивающее.

«Сволочь! — подумал Степаненко. — Оказывается, у нее было обезболивающее!»

Но обезболивающее уже не помогло. Ногу дергало, как будто ее рвала собака. Степаненко собрал все мужество и вытерпел повторный ввод тампона.

— Я прочистила рану, — объявила врач. — Сейчас заложим мазь.

Нога медленно стала деревенеть. Степаненко уже не чувствовал, как врачиха туго забинтовала голень. Потом еще она колола вену, объяснив это необходимостью взятия крови на анализ.

— А то у нас спидоносцы объявились, — добавила врач.

Майор был покрыт ледяным скользким потом, но два охранника заставили его подняться и, поддерживая под обе руки, провели в большую светлую комнату, вся мебель которой состояла из привинченных к полу стальных столов. Предложили раздеться, затем заставили присесть. Мыча и скрипя зубами, Степаненко повиновался. Оставшись голым, в чем мать родила, он наблюдал, как работники ИВС тщательно прощупывают каждую складку одежды. Не найдя ничего подозрительного, вещи возвращали.

«Обыск, стандартная операция», — подумал Степаненко. Значит, его не выпустят. Ни под каким предлогом. Он в ловушке.

Но Степаненко ошибся. Вернее, события превзошли его ожидания, разумеется, в худшую сторону. После обыска его провели в «воронок» и в сопровождении все тех же конвоиров повезли в неизвестном направлении.

— Куда меня везут? — поинтересовался он, с трудом шевеля языком.

— Молчать! — лениво пробасил конвоир. Степаненко не стал наседать, зная, что работники подобных учреждений находятся во власти инструкций и приказов, запрещавших неслужебное общение с арестованными. Да и куда его могли везти? В заведение, где порядки, пожалуй, были строже, чем в ИВС районного масштаба.

Вот «воронок» остановился, послышались отрывистые команды, лязгнула металлическая дверь, загудел электрический мотор.

— Тюрьма?! — пробормотал вслух он свою догадку. Конвоир покосился на него, ухмыльнулся и сказал, как будто бросил милостыню:

— СИЗО УВД города Арсеньевска.

«Воронок» въехал на территорию следственного изолятора. Через малоприметную дверь

Степаненко попал в узкий длинный коридор, перегороженный двумя металлическими дверями с замками. Когда каждая из этих дверей открывалась, звучала звуковая сигнализация. Степаненко не шел, а прыгал на здоровой ноге, волоча раненую.

Опять комната с привинченными к полу металлическими столами, опять обыск, теперь уже другими охранниками. Потом Максима вывели в коридор и провели ступеньками вниз. Опять решетчатая дверь с замком, опять оглушительный для измочаленных нервов ревун сигнализации.

Служитель СИЗО провел Степаненко в подвал. По длинному мрачному коридору по обе стороны темнели покрытые пятнами ржавчины пронумерованные двери камер. Одну из них открыли и впустили туда Степаненко.

В камере никого, пусто. Что ж, и на этом спасибо.

Новое пристанище оказалось узкой, как рукав, камерой. Три двухъярусные железные койки располагались только с одной стороны. У другой стены был стол, длинный, замызганный, вдоль него тянулась узкая скамейка. Под столом было что-то вроде полки. Свет в камеру попадал через зарешеченное железными полосами окно под самым потолком. Загаженный унитаз был у углу возле дверей. Рядом — жестяной умывальник со следами плевков. Под умывальником высилась гора мусора.

«Ага, — подумал Степаненко. — Это что-то вроде этапной камеры… Те, кто долго не задерживается, не убирают…»

Он потащился к окну, вскарабкался на одну из кроватей и глянул через щели в окне. Тюремный двор со всех сторон был окружен многоэтажными зданиями со множеством зарешеченных окон, черные квадраты которых создавали угнетающее впечатление законности, строгости и порядка. Вдоль стен, гремя цепями по туго натянутой проволоке, бегали огромные черные с рыжими подпалинами овчарки.

Степаненко слез с кровати и растянулся на нижней голой металлической сетке. Усталость, ужасная ночь в общей камере брала свое, он стал проваливаться в глубокий сон, как раздался хриплый бас:

— Постель…

На пороге стоял прыщеватый старшина. Степаненко не слышал, когда он открывал камеру.

Постель представляла собой стандартный набор: матрац, одеяло, подушка, наволочка, две простыни, полотенце. Но все это было подержанное. Матрац — рваный, с клочками рыжей ваты, одеяло вытертое, с дырами, наволочка и простыни — латаные-перелатанные, полотенце было не больше мужского носового платка. На всех вещах стояли едва различимые казенные штампы. Но хуже всего было то, что от этих вещей сильно несло какой-то химией, чем-то вроде карболки или средства для борьбы с тараканами, каким иногда обрабатывают общежития.

Степаненко не стал расправлять постель — не было ни сил, ни терпения. Свалил все в кучу и упал сверху. Неизвестность угнетала, убогая обстановка раздражала. Обезболивающее переставало действовать и нога стала зудеть, гореть огнем. Казалось, тугая повязка передавила голень и нога отмирает. Как Степаненко ни хотел спать — не мог. Лишь только когда разбинтовал ногу, смог забыться тяжелым сном.

Проснулся от какого-то навязчивого стука. Увидел контролера, молотящего ключом по железу койки:

— Подъем! Заправить койку! Не положено!

Контролер ушел, а Степаненко застыл в задумчивости. Как хорошо было во сне. Этот контролер вернул его в мрачную действительность. Сбросив оцепенение, Степаненко кое-как заправил кровать, снял одежду, проковылял к умывальнику и впервые за двое суток умылся.

На столе он обнаружил мятую алюминиевую кружку и гладкий обломок ложки. Это еще раз напомнило Максиму, где он находится.

По коридору раздался грохот и окрики: арестантам раздавали ужин. Ужин состоял из жидкой просяной каши и черпака коричневатой жидкости.

— А хлеб? — спросил Степаненко.

— Утром хлеб! — буркнул раздатчик в форточку кормушечного окна.

Как ни противна была каша, Степаненко съел ее. Ему нужны силы. Лег на кровать, но заснуть не успел — дверь лязгнула, отворилась и на пороге Степаненко увидел врача. Ту самую молодую садисточку, которая вынула ему пулю. Скорее всего, она здесь, в СИЗО, и работала, а в ИВС приезжала к больным. На этот раз в руке она держала одноразовый шприц и какую-то ампулу. И опять Степаненко отметил, что лицо женщины ему знакомо. Где же он мог ее видеть?

На этот раз врач не показалась такой мертвяще-холодной. В ее серых глазах Степаненко вычитал затаенный интерес. Она молча ввела лекарство и ушла. Через несколько минут Степаненко стал проваливаться в дрему. Несколько раз отметил, как открывалась заслонка «глазка» в металлической двери, и бдительный взгляд охранника скользил по камере, останавливался на нем.