Бобби Фишер идет на войну - Джон Айдиноу

Хотя последствия матча были болезненными, карьера Спасского на этом не закончилась. После поражения он не утратил воли к соперничеству, хотя сказал Ивонину, что хотел бы, чтобы к нему относились, как к обычному гроссмейстеру. Он решил не принимать участия в чемпионате СССР, но на следующий год намеревался сыграть в большом турнире. И действительно, тогда он стал чемпионом СССР. В 1974 году он победил в четвертьфинальном матче претендентов американского гроссмейстера Роберта Бирна, не проиграв ни одной партии, но дойти до финала, чтобы встретиться с Фишером и свести с ним счёты, не смог.

Он всё ещё любил удивлять и дразнить. Однажды такая шутка едва не стоила ему загранпаспорта, когда он проходил выездную партийную комиссию. Оценивая политическую лояльность Спасского, ему задали вопрос о ситуации в Анголе. В то время португальские войска боролись там с марксистскими повстанцами. Советские газеты уделяли войне большое внимание, празднуя победу народа над своими «колонизаторами». Возможно, чтобы шокировать собравшихся, Спасский ответил: у него нет времени следить за развитием дел в Анголе. Комиссия действительно была в шоке, и паспорта Спасский не получил. Решение отменили только после вмешательства Спорткомитета.

Потеря мирового титула вызвала в жизни Спасского не только профессиональный, но и личный кризис; последовал развод, а в сентябре 1975 года — новая женитьба. Спасский встретил Марину Щербачеву — подданную Франции — в доме французского дипломата: она работала в торговой миссии французского посольства в Москве. Её дедом был генерал Щербачев, командовавший царскими армиями на румынском фронте в 1916 - 17 годах. Позже генерал эмигрировал во Францию.

Спасский мог быть королем в России (или экс-королем), но, как любой советский человек, хотевший жениться на гражданке Запада и уехать из страны, он столкнулся с препятствиями. На Марину давили, вынуждая покинуть Советский Союз; она отказывалась. После того как Спасский переехал в её московскую квартиру, оба попали под наблюдение, а в августе 1975 года собственную квартиру Спасского таинственным образом ограбили, похитив все личные вещи (включая камеру, подаренную Фишером). Примерно с того же времени всех его западных гостей обыскивали при выезде из страны.

У этой истории счастливый конец. Приближалась запланированная франко-советская встреча в верхах, и СССР стремился избежать дурной славы. Спасский выиграл и от подписания Брежневым Хельсинкского соглашения в 1975 году: разделы о правах человека предполагали свободное передвижение и содержали статьи, касающиеся международных браков. Шахматные чиновники видели, что экс-чемпион желает уехать, но хотели удержать его на привязи; он тоже не стремился полностью порывать с родиной. С помощью Ивонина, говорит бывший замминистра, и нескольких публикаций в западной прессе Спасский пришёл к соглашению с властями. В сентябре 1976 года он покинул Советский Союз вместе с Мариной, отправившись в Париж по регулярно обновляемой гостевой визе и сохранив советский паспорт. Среди коллег и друзей в Москве бытовало мнение, что его отъезд усилил отдаление от советского общества. Сын Василий благоразумно изменил отцовскую фамилию на девичью фамилию матери — Соловьёв, — чтобы подстраховаться при поступлении на факультет журналистики.

В 1977 году Спасский снова вышел в претендентский цикл. В том же Рейкьявике, к удовольствию исландцев, он победил чехословацкого гроссмейстера Властимила Горта, а затем, уже в Швейцарии, венгерского гроссмейстера Лайоша Портиша. По иронии судьбы, он представлял Советский Союз в матче с презренным Виктором Корчным, бежавшим из СССР в 1976 году: оказавшись в Амстердаме, он вошёл в полицейский участок и попросил политического убежища. Будучи сам в добровольной ссылке, Спасский принял предложение Спорткомитета помочь ему в подготовке. Более того, по его требованию в Белград послали Бондаревского; даже Ивонин отправился оказать экс-чемпиону моральную поддержку Спасский проиграл со счётом 7,5:10,5, но, несмотря на такой результат, его умение вести психологическую войну показало, что кое-чему он у Фишера научился.

Корчной находился под серьёзным прессингом: он был мишенью для язвительной советской прессы, а бывшие коллеги бойкотировали турниры с его участием. Семья Корчного оставалась в Советском Союзе. После девятой партии, проигрывая со счётом 2,5:6,5, Спасский начал выходить на сцену только для того, чтобы сделать ход, а потом уходил обратно. Корчной жаловался, что он словно играет с призраком. Вдобавок Спасский надел серебристый козырёк от солнца и поворачивал его, когда входил и уходил. В этой ядовитой атмосфере, с нотами протеста и взаимными обвинениями, Спасский написал открытое письмо «шахматистам», защищая свои действия и утверждая, что воцаряется анархия: матч вступил в ту стадию, когда, «по выражению Фёдора Достоевского, "всё позволено"». В 1976 году он не стал подписывать письмо, осуждающее бегство Корчного, но после матча отозвался о нем в выражениях, которые одобрил бы сам Павлов: Корчной «утратил моральные принципы, а потому его будущее, как в нравственном плане, так и в отношении шахмат, незавидно».

Проигрыш Спасского не означал конец его участия в соревнованиях мирового уровня. В 1980-м он вновь играл в матче претендентов, но на этот раз Портиш с ним расквитался, одолев в решающем поединке. Последний раз Спасский участвовал в цикле розыгрыша мирового первенства в 1985 году, а на олимпиадах и Кубке мира продолжал играть до 1989 года.

Поселившись во Франции, Спасский, судя по всему, обрел лучшее из возможного: счастливую семью, право участвовать в турнирах по собственному выбору, свободу от репрессивной советской системы. Сегодня он живет среди других русских эмигрантов в тихом старинном пригороде французской столицы, в знаменитом доме скульптора Родена. Его часто просят быть «послом» шахмат; он активно посещает как Россию, так и другие страны. В его квартире стоит шахматная доска, но и теннисная ракетка всегда под рукой.

Он не таит злобы на Фишера, сказав в 2000 году корреспонденту «Irish Times»: «Уже в двадцать два — двадцать три года у меня сложилось хорошее впечатление о Бобби. Он всегда был очень честным и говорил то, что думал».

После того как Фишер стал чемпионом, он остался в Исландии ещё на две недели, проводя дни с Палссоном, плавая, играя в боулинг и, разумеется, сидя за шахматной доской. 15 сентября он променял спокойную исландскую жизнь на нью-йоркскую суету. На следующей неделе в «Сити-холле» состоялся пышный приём у мэра-республиканца Джона Линдсея, который приветствовал Фишера как «величайшего в мире мастера», а глава Бруклина Себастьян Леон отозвался о жителе своего района как о чемпионе «поистине бруклинского спорта — спорта интеллектуалов». Большой плакат гласил: «Добро пожаловать, Бобби Фишер, чемпион мира по шахматам». Внимательный взгляд на официальные приветствия мог заметить бережливость местных властей: на обратной стороне плакатов были поздравления другим героям — команде «Аполлона-16», вернувшейся на землю 27 апреля, через шесть дней после прилунения.

Как и все шахматные организаторы, городские чиновники пребывали в неведении: придёт ли Фишер вообще? Пресса приводила слова одного помощника, что, когда Фишеру предложили ключи от города, он ответил: «Я здесь живу, для чего мне ключи?» На самом приёме он был в необычайно расслабленном состоянии, с такой готовностью раздавая автографы, что принял нескольких слоняющихся поблизости журналистов за поклонников, схватив их ручки. Произнеся свой спич, он даже пошутил: «Мне бы хотелось развеять кое-какие слухи — думаю, они пущены из Москвы. Это неправда, что по ночам мне звонил Генри Киссинджер и подсказывал ходы». Но, к удовольствию тех, кто ожидал от Фишера диких выходок, чтобы потом рассказывать о них на вечеринках, кое-что в его поведении оставалось неизменным. Он запретил на приёме любые съёмки, и только после длительных переговоров была допущена пресса.