Чилийский поэт - Алехандро Самбра

действительно случалось такое, когда он читал романы или вообще сталкивался с прозой: Гонсало запоминал отдельные фразы и сцены, но прежде всего атмосферу произведения. Поэтому, если бы ему пришлось поделиться впечатлениями об этих книгах, он говорил бы расплывчато и неуверенно, как если бы пересказывал свой сон. Вообще-то раньше он читал быстро, не стремился запомнить что-либо, не делал пометок и не подчеркивал фразы, а самое бо́льшее – загибал угол страницы, чтобы отметить особенно важные или красивые места. Впрочем, и это он делал редко, поскольку книги были священны для Висенте, даже плохие. Уже потом он стал уважать их меньше, не стесняясь подчеркивал предложения, помечал абзацы и закладывал страницы бумажками, чтобы превратить чтение в работу. Вероятно, на вопрос о своей работе он ответил бы игриво: чтение.

А вот стихотворения Гонсало действительно помнил, потому что поэзия создана для запоминания и повторения, она – для того, чтобы ее постоянно возвращали к жизни, пробуждали и взывали к ней. Он мог бы похвастать тем, что посреди занятия в университете или на какой-нибудь конференции ему вдруг приходило на ум стихотворение Сесара Вальехо, уругвайской поэтессы Идеи Вилариньо или Хосе Косеры, и он начинал декламировать текст по памяти. Гонсало помнил наизусть много стихов, строф, даже целых поэм, хотя теперь не выдавал их, слава богу, за свои. Уже далекой казалась та злополучная и дерзкая ночь, когда он выдал чужие творения за свою будущую книгу. Да и Карла тоже кажется далекой. Не прошло и шести лет после расставания, а уже возникло ощущение, будто все случившееся – в прошлой или в чужой жизни. Те годы теперь виделись только в черно-белом цвете, и Гонсало вспоминал их как фильм, который пока не может оценить – хороший он или ужасный. Вообще что-то вроде немого кино.

Сейчас, когда ему под сорок, Гонсало ощущал себя моложе, чем в ту пору, видимо, по причине одиночества. Прежде одинокими были другие, а не он, но теперь все иначе. Вот почему он одинок: все остальные с кем-то, а с ним – никого. Звучит довольно жалко, хотя это не так; он, скорее, счастлив благодаря своему одиночеству, он обожает и пестует его. Так заботятся об амулете, утраченном на несколько лет, – чтобы обрести его вновь, потребовалось много усилий. Словом, нынешнее уединение было приятным и оживленным, в нем хватало людей, которые входят в жизнь и покидают ее через вращающуюся дверь, механизм которой иногда ломается, но в целом действует вполне сносно.

Гонсало полистал последние главы «Улисса», которые жадно и возбужденно читал, когда еще жил с родителями, а теперь решил, что должен честно осилить гигантский роман целиком, по-настоящему включившись в его игру. Затем он открыл экземпляр «Сговора остолопов»[52] и, читая первые пять страниц, снова, как когда-то, рассмеялся, погрузившись в сюжет. Он даже почувствовал голод, вспомнив пиццу с чесноком, которую жевал за чтением этой книги в своей квартирке, незадолго до новой встречи с Карлой. Гонсало пробежал глазами заднюю обложку книги «На маяк», которую прочел в семнадцать лет во время бури; тогда ему показалось, что строки Вирджинии Вулф способны усиливать ливень. А прочитав первые абзацы «Преступления профессора математики», его любимого рассказа бразильянки Клариси Лиспектор, вспомнил холодное помещение библиотеки факультета философии и гуманитарных наук Чилийского университета. Затем Гонсало полистал последние страницы «Светлого романа» Марио Левреро, который в свое время заглотил, словно какую-то захватывающую приключенческую историю, воспользовавшись длинными выходными, когда Карла с ребенком проводили время на пляже.

Внимание Гонсало привлек сборник рассказов Реймонда Карвера «Собор», и он прочел первые фразы рассказа «Это похоже на глупость», который помнил в подробностях, ибо зачитывался им не меньше пятидесяти раз. Конечно, он мигом вспомнил этот текст и подумал: а ведь восхитительно и нелепо читать стоя, как бедный студент, поскольку в такие магазины обычно ходят, чтобы найти непрочитанные книги или те, которых нет в домашней библиотеке. Однако у него «Собор» имелся с девятнадцати лет – хотя он успел несколько раз поменять жилье, но не забывал прихватить с собой эту книгу. И когда покинул Чили – почти без книг, – тоже взял этот сборник и даже «продублировал» его: одной из первых покупок в Нью-Йорке стало американское издание из магазина «Макнэлли Джексон». Он хорошо помнит, как сидел перед фонтаном на Вашингтон-сквер и впервые читал эту историю в подлиннике, на языке Карвера. И пришел к выводу: несмотря на то что обычно ему не нравились художественные переводы на официальный испанский, название «Это похоже на глупость» – более точное и красивое, нежели оригинальное «Маленькая хорошая вещь» («A Small, Good Thing»).

Гонсало захотелось осилить какой-нибудь роман или сборник рассказов, тем более что его не тянуло на поэтические произведения. Точнее, сейчас ему просто влом было покупать книгу стихов, поскольку они – предмет его изучения, а желание трудиться улетучилось. Была еще и второстепенная причина, которую Гонсало хотел бы считать таковой: он боялся убедиться в том, что единственный экземпляр его «Парка Воспоминаний», оставленный в этом магазине шесть лет назад, пылится там до сих пор. И все же, не устояв перед соблазном, посмотрел в сторону отдела поэзии, однако с такого расстояния не смог различить тонкий белый корешок своего творения среди множества подобных. Уж пусть лучше так, решил Гонсало, лучше не знать судьбу книжонки, – и он было собрался продолжить чтение рассказа Карвера, как вдруг заметил, что за ним следит парнишка-продавец. Гонсало ответил ему беззаботной улыбкой, но стоило вновь уткнуться в Карвера, как черты мальчика отчетливо проявились в памяти.

Он не виделся с Висенте с того самого дня, когда с пылающим лицом покинул дом Карлы. Все было так ужасно, что Гонсало показалось своевременным, логичным и закономерным уйти без лишних церемоний, громко хлопнув дверью. Тем не менее он поднялся в комнату Висенте, чтобы попрощаться. Явился, держа в руке тяжелый потрепанный чемодан, в котором лежали наспех собранные вещи, что выглядело, конечно, глупо, надо было оставить его внизу, у двери. И еще было неправильно смотреть в лицо ребенку слезливыми глазами, понимая, что расплачешься, как только заговоришь с ним, – но у Гонсало не было времени подготовить более достойную сцену. Он молча смотрел на Висенте, словно фотографируя на память: футболка «Colo»[53], шорты до колен, босоногий, с длинными волнистыми волосами и недавно появившимся рыжим пушком на лице – перспектива усов и бородки еще не обозначилась. Висенте сидел на полу, собирая конструктор «Лего», – явно наспех, потому что в двенадцать лет он, понятно, давно не играл с «Лего», но, услышав крики внизу, достал из шкафа старенькую коробку с разноцветными пластмассовыми деталями. Идеальное занятие, чтобы пережить внезапную сцену, находясь взаперти.