Тайна предсказания - Филипп Ванденберг

Это высказывание относилось едва ли не к самым умным выражениям его высокопреосвященства, и потому он мог повторять его по многу раз на дню. В основном же Карафа употреблял уличный жаргон проституток, нищих и шалопаев, которые болтались вокруг Пьяцца дель Пополо, или грязные выражения носильщиков камней на строительстве собора Святого Петра.

Карвакки питал слабость к блестящим созданиям такого рода. Среди приглашенных был также врач и анатом Марко Мельци, который за время своей пропитанной кровью жизни потерял левую руку, что ни в малейшей степени не помешало ему в его профессии; напротив, он умудрялся правой рукой одновременно управляться с двумя инструментами, и его мастерство не уступало умению других врачей госпиталя Санто Спирито.

Никто, даже Карвакки, с которым его связывала тесная дружба с тех пор, как тот зашил рану на правом бедре мастера с помощью иглы и нити и исцелил ее за четырнадцать дней, не знал, как он потерял левую кисть руки, и это порождало самые дикие слухи. Мельци не скрывал своего восхищения великим Леонардо как анатомом. В молодые годы он встречался с ученым из Винчи и был поражен его анатомическими штудиями, во время которых тот расчленял трупы на отдельные части и зарисовывал их на пользу потомкам.

Как и Леонардо, Мельци обвиняли в склонности к любви к мальчикам, но его помощника звали не Джакомо, как у Леонардо, а Пьетро, и ему было не десять, а тринадцать, что привело к тому, что он потрошил Мельци куда больше, чем Джакомо — великого мастера. Когда разговор зашел о чувственных наслаждениях, что было нередкой темой в доме Карвакки, Мельци, не делая тайны из своего восхищения телами мальчиков, выразительно цитировал своего кумира Леонардо, считавшего, что процесс зачатия и члены, которые для этого используются, отталкивающе ужасны и что человеческий род пришел бы в упадок, если бы лица и возбуждение совершающих соитие и необузданная чувственность не имели в себе чего-то прекрасного. Половая любовь была силой природы, которая его отталкивала.

Что до потери руки, то римляне рассказывали, будто Мельци сам ампутировал себе конечность, дабы разобраться в ее строении, и в этом он даже превзошел Леонардо, который в дни старости, пребывая во французском изгнании, так отощал, что мог по собственному телу изучать анатомию всех мышц, жил и костей.

Последним из гостей, встреченных Леберехтом и Мартой в доме Карвакки, был Паоло Сончино, рисовальщик и математик на строительстве собора Святого Петра, отвечавший перед Микеланджело за статику и расчеты сооружения во всех трех измерениях. В том, что касалось чисел, Сончино располагал абсолютной памятью, то есть счетные проблемы, которые другие решали с помощью доски и мела или свитков бумаги, он решал в уме, затрачивая на это вполовину меньше времени и не допуская ошибок. Благодаря этой способности, связанной с его алхимическими знаниями, приобретенными во время учебы в Болонье, а также тому факту, что еще ни одна из рассчитанных им колонн и арок не рухнула, у него появилось множество почитателей, которые создали ему славу святости. Что до его врагов, то талант Сончино подарил им возможность сплетничать, будто он заключил сделку с дьяволом.

Едва ли можно было представить внешность невзрачнее, чем у знаменитого математика, с его темными вьющимися волосами, обрамлявшими плоское лицо. Но как все невзрачные мужчины, Сончино украсил себя удивительно красивой женой, которая, несмотря на римский обычай, носила свои длинные светлые волосы гладко зачесанными и стянутыми на затылке, как у женских персонажей Боттичелли. Ее звали Катерина, и она была обворожительно юной, почти вдвое младше Паоло, имевшего за спиной уже добрых полвека.

Лоренцо, кардинал, не мог придумать ничего лучше, как попеременно бросать сладострастные взгляды на Марту и Катерину, которые сидели за большим столом напротив него, разделенные Леберехтом. Вопреки своей привычке он пока молчал, дабы его разглядывание не так бросалось в глаза. Тем временем подали кабана, добытого в сабинских горах и вкуснейшим образом приготовленного Туллией по деревенскому рецепту. Карвакки так несравненно исполнял роль хозяина, что можно было подумать, будто он устраивает расточительные празднества едва ли не ежедневно. Леберехт не узнавал своего мастера.

Когда же Карвакки заметил в его глазах удивление, он сказал:

— Ты изумлен, не правда ли? Ты удивляешься тому, что я стал оседлым, приличным и обывательским!

— Что вы! Я восхищаюсь вами! — ответил Леберехт и, обращаясь к его жене, добавил: — Вы должны знать, синьора Туллия, что супруг ваш был тем, что в немецких землях называется "ветрогон". Это не то чтобы плохой человек, но не тот мужчина, который подходит для брака. Он словно порхающий с цветка на цветок мотылек, который лакомится и тут же кается, что предался этому. Этот мужчина, предпочитая простую кровлю над головой прочному дому, ничего не любит так сильно, как свою независимость. Иными словами, совсем не такой, как ваш супруг.

Карвакки, слушая Леберехта, сжимал руку жены, а затем, не удержавшись, затрясся от смеха, ибо никто не мог описать его более точно, чем любимый ученик. А поскольку все взгляды были направлены на него, он не замедлил дать ответ.

— Мальчик прав, — ухмыляясь, сказал Карвакки. — В конце концов, он знает меня дольше вас всех и, я уверен, лучше многих. Я думаю, что нет смысла объяснять, как могла случиться столь разительная перемена.

Карвакки бросил влюбленный взгляд на Туллию, положил ладонь на ее лоно и торжественно объявил:

— Знаете, а мы ведь ждем пополнения!

Сообщение Карвакки вызвало самую разную реакцию. В то время как Леберехт, и Марта, и Сончино, и жена его Катерина выразили свою радость по поводу предстоящего события, остальные начали оплакивать судьбу ребенка, который еще даже не был рожден. И это не являлось чем-то необычным для общего настроя того времени.

Мельци возвысил свой голос и заявил, что бедное создание будет брошено в мир, полный войн и вражды между странами и городами, разными религиями, а также между монашескими орденами Святой Матери Церкви, где иезуиты и доминиканцы воюют, как жестокие враги.

Это отвлекло от похотливых фантазий даже кардинала Лоренцо, который во всеуслышание согласился с ним и высказал еще более пугающие мысли, назвав Пия IV Антихристом, личностью, посланной сатаной для того, чтобы объединить силы зла для борьбы с Церковью.

Карвакки, в душе своей, конечно же, не сторонник Церкви и папства, рассмеялся.

— Мне кажется, — заявил он, — речь идет о желании автора данной мысли. У Господа были представители и похуже, чем этот Медичи. И объявлять его Антихристом лишь потому, что он враг, кажется мне сильным преувеличением, дорогой кардинал Лоренцо.

— Антихрист, Антихрист! — взвизгнул Лоренцо, и лишь строгий взгляд Карвакки удержал его от того, чтобы с отвращением плюнуть на пол.

Хозяин дома закатил глаза и сказал, обращаясь к Марте и Леберехту:

— Я думаю, это тайный протестант, клещ в меху Святой Матери Церкви!

Остальные злорадно рассмеялись, в то время как длинный Лоренцо стал красным, как его шелковое одеяние, и обиженно отвел взгляд.