Цитадель - Арчибальд Кронин

Закрыв пораньше амбулаторию, он в большом волнении отправился туда. В первый раз его звали к больному за пределами убогого квартала, которым до сих пор была ограничена его практика. Парк-гарденс представлял собой красивую группу домов не совсем современного стиля, но больших и солидных, с прекрасным видом на Гайдпарк. Эндрью позвонил у дома № 9, в напряженном ожидании, неизвестно почему убежденный, что, наконец, пришла удача.

Ему открыл пожилой слуга. Комната, куда его ввели, была просторна, убрана старинной мебелью, книгами и цветами и напомнила ему гостиную миссис Воон. Как только он вошел, он понял, что предчувствие его не обмануло. Когда появилась мисс Эверет, он повернулся к ней и поймал ее взгляд, спокойный, ясный, с одобрительным выражением устремленный на него.

Это была женщина лет пятидесяти, хорошо сложенная, темноволосая, с желтовато-смуглой кожей, одетая со строгой простотой и державшая себя в высшей степени самоуверенно. Она сразу заговорила с ним ровным, размеренным голосом:

- Я лишилась своего постоянного врача, для меня это несчастье, так как я ему очень доверяла. Моя мисс Крэмб рекомендовала мне вас. Она женщина честная и преданная, я на нее полагаюсь. Я смотрела в справочнике - у вас высокая квалификация.

Она помолчала, совершенно откровенно разглядывая его и точно взвешивая. У нее был вид женщины, которая хорошо питается, окружена хорошим уходом, которая никому не позволит пальцем себя коснуться, пока не осмотрит как следует его руки. Она продолжала с нарочитой сдержанностью:

- Пожалуй, вы мне подойдете. В это время года я всегда проделываю курс впрыскиваний. У меня сенная лихорадка. Вам, я полагаю, известно все об этой болезни?

- Да, - ответил он. - Что вам впрыскивали?

Она назвала известный препарат.

- Мой прежний врач посоветовал мне это средство. Я очень верю в него.

- Ах, вот что он вам впрыскивал!

Задетый ее тоном, он чуть не сказал ей, что верное средство ее хваленого доктора ничего не стоит, что оно стало популярным благодаря ловкому рекламированию его фирмой, изготовляющей его, а помогает оно при сенной лихорадке только потому, что в Англии летом редко бывает в воздухе много той цветочной пыльцы, которая вызывает эту болезнь. Но он сделал над собой усилие и промолчал. В нем происходила борьба между тем, во что он верил, и тем, чего он желал. Он подумал, подстрекая сам себя: "Дурак я буду, если я упущу этот случай после стольких месяцев неудач", а вслух сказал:

- Полагаю, что смогу не хуже всякого другого делать вам эти впрыскивания.

- Прекрасно. А теперь относительно гонорара. Я никогда не платила доктору Синклеру больше гинеи за визит. Могу я считать, что вы согласны на эти условия?

Гинею за визит - втрое больше, чем он когда-либо получал! А еще важнее было то, что это - первый шаг к практике в высшем кругу, которой он жаждал столько месяцев. Снова подавил он в себе протестующий голос совести. Что же из того, если впрыскивания бесполезны? Это ее предложение, не его. Он устал от неудач, ему надоело тянуть лямку, получая по три с половиной шиллинга за визит. Он хочет пробить себе дорогу, добиться успеха. И добьется во что бы то ни стало.

Он пришел к ней опять на следующий день ровно в одиннадцать. Она свойственным ей строгим тоном предупредила его, чтоб он не опаздывал. Она не хотела менять часа своей обычной утренней прогулки. Он сделал ей первое впрыскивание. И стал приходить два раза в неделю, продолжая лечение.

Он был пунктуален, так же аккуратен, как она, и никогда не переходил границ, ею намеченных. Было почти забавно наблюдать, как она постепенно оттаивала. Она была чудачка, эта Винифред Эверет, и особа весьма решительная. Несмотря на свое богатство (отец ее был крупным заводовладельцем в Шеффильде, и все состояние, полученное ею в наследство, было вложено в надежные ценные бумаги), она старалась извлечь максимальную пользу из каждого пенни. То была не скупость, а скорее своеобразная форма эгоизма. Она поставила себя в центре своего мирка, чрезвычайно заботилась о своем все еще красивом и белом теле, интересовалась всеми видами ухода и лечения, какие, по ее мнению, могли ей быть полезны. Она желала непременно иметь все самое лучшее. Она была умеренна в пище, ко ела только самое изысканное и дорогое. Когда при шестом визите она снизошла до того, что предложила Эндрью стакан хереса, он заметил, что это Амонтильядо 1819 года. Одевалась она у Лорье. Нигде, ни у кого Эндрью не видал такого постельного белья, как у нее. А при всем том она принципиально никогда не тратила лишнего фартинга. Никак нельзя было себе представить, чтобы мисс Эверет бросила полкроны шоферу такси, не посмотрев сперва внимательно на счетчик.

Эндрью такая женщина должна была бы внушать отвращение, а между тем он ничего подобного не испытывал. Она возвела свое себялюбие чуть не на степень философии. И она обладала большим здравым смыслом. Она удивительно напоминала Эндрью женщину с картины Терборха, одного из старых голландских мастеров, которую они с Кристин видели когда-то. То же пышное тело, нежноматовый цвет лица, тот же рот, надменный и чувственный.

Когда мисс Эверет заметила, что Эндрью - по ее собственному выражению - серьезно решил ей понравиться, она стала менее сдержанна. Для нее было неписанным законом, что визит врача должен продолжаться двадцать минут, иначе она считала бы, что получила недостаточно за свои деньги. Но к концу месяца Эндрью уже просиживал у нее по получасу. Они беседовали. Он говорил с нею о своем стремлении выдвинуться. Она это одобряла. Круг ее интересов был ограничен. Но круг ее родственников - неограничен, и говорила она главным образом о них. Она не раз упоминала о своей племяннице, Кэтрин Сэттон, которая жила в Дербишире, но часто приезжала в Лондон, так как ее муж, капитан Сэттон, был членом парламента от Бернуэлла.

- Доктор Синклер лечил и их тоже, - заметила она как-то раз осторожно, - не вижу, почему бы вам не стать их домашним врачом.

Когда он пришел в последний раз, она угостила его опять стаканом Амонтильядо и сказала очень любезно:

- Я терпеть не могу получать счета. Позвольте мне сейчас расплатиться с вами. - Она подала ему сложенный чек на двенадцать гиней. - Само собой разумеется, я скоро приглашу вас опять. Я зимой обычно делаю себе прививку против насморка.

Она даже проводила его до двери на лестницу и здесь постояла с минуту. Ее холодное лицо осветилось наиболее близким подобием улыбки, какое он когда-либо видел на этом лице. Но оно быстро исчезло, и, сурово глядя на него, она сказала:

- Хотите послушать совета женщины, которая годится вам в матери? Оденьтесь у хорошего портного. Сходите к портному капитана Сэттона, Роджерсу, на Кондуит-стрит. Вы мне говорили, что вы очень хотите выдвинуться. Но в этом костюме вы ничего не добьетесь.

Он шел от нее и всю дорогу мысленно ругал ее с прежней своей необузданностью. Лицо его пылало от обиды. Старая сука! И чего она сует нос, куда ее не просят, какое ей дело до него! Какое право она имела учить его, как одеваться! Или она думает, что он будет играть при ней роль комнатной собачки? Вот где наихудший компромисс - в рабском подчинении условности. Его педдингтонские пациенты платили ему только три с половиной шиллинга, но зато они не предлагали ему превратиться в портновский манекен. Впредь он ограничится только этим кругом пациентов и никому не будет продавать свою совесть.