Капут - Курцио Малапарте

– Vous n’en avez pas le droit[232], – кротко ответила Луиза.

– Позвольте мне тогда рассказать вам детскую историю.

– Oh! je vous en prie, taisez-vous. Vous ne voyez pas que je tremble? Vous me faites peur[233].

– Это рассказ о неаполитанских детях и об английских летчиках, – пояснил я. – Очень человечная история. Определенная гуманность есть и в войне.

– Самое страшное в войне – это как раз то человечное, что есть в ней, – сказала Ильзе. – Je n’aime pas voir sourire les monstrеs[234].

– В начале войны я был в Неаполе, тогда там начались первые бомбардировки. Однажды вечером я попал на ужин в дом моего друга, он жил на Вомеро. Вомеро – это высокая, доминирующая над городом вершина, от нее откололся и спускается в море холм Позиллипо. Очаровательное место, до недавнего времени это был сельский рай, где дома и виллы утопали в зелени. При каждом доме имелся огород, небольшой виноградник, несколько оливковых деревьев, расположенные террасами грядки, где цвели баклажаны, помидоры, савойская капуста, горошек, там источали аромат базилик, розы и розмарин. Розы и помидоры Вомеро не уступали красотой и славой розам из Песто и помидорам из Помпеи. Сегодня огороды превратились в сады. Но и среди огромных зданий из бетона и стекла еще осталось несколько скромных домов и старых вилл, и огородная зелень сразу выделяется на бледно-голубом фоне залива. Прямо напротив, внизу – остров Капри, он торчит из моря, овитый серебристой дымкой, правее – остров Искья с вершиной Эпомео, а левее – берег Сорренто, они прорастают сквозь прозрачность моря и неба, с четвертой стороны – Везувий, добрый идол, похожий на большого Будду, сидящего на плоскости побережья. Идущий по улочкам Вомеро в том месте, где Вомеро меняет имя и становится холмом Позиллипо, может увидеть между деревьями и домами старую разросшуюся сосну, бросающую тень на могилу Вергилия. В этой части города у моего друга был сельский дом с небольшим огородом. Ожидая, когда приготовят ужин, мы сидели в огороде в увитой виноградом беседке, курили и мирно беседовали. Местность, вид, время дня и сезон были именно те, что воспел Саннадзаро, вокруг царила сельская атмосфера Саннадзаро, когда запахи моря и огорода смешиваются в легком восточном ветерке. И когда вечер начал вставать из моря со своими букетами уже увлажненных ночной росой фиалок (вечером море кладет на подоконники большие букеты фиалок, они пахнут всю ночь, наполняя комнаты желанным запахом моря), мой друг сказал: «Эта ночь будет ясной. Они точно придут. Надо положить в огороде подарки от английских летчиков». Я не понял и удивился, когда увидел, как он заходит в дом, потом возвращается назад с куклой, деревянной лошадкой, горном и двумя кулечками сладостей, которые, не говоря ни слова, а может, в глубине души коварно радуясь моему удивлению, он с великой заботой разложил там и сям среди кустов роз и ростков латука, на гравии дорожки, на краю бассейна, в котором тускло поблескивали золотые рыбки. «Ты что делаешь?» – спросил я его. Друг серьезно посмотрел на меня, но не удержался от улыбки и рассказал, что во время первых бомбардировок его дети (они уже спали в то время) так испугались, что самый маленький серьезно заболел, и тогда он придумал превратить страшные бомбардировки Неаполя в детский праздник. Как только ночью завывала сирена тревоги, мой друг и его жена вскакивали с постелей, брали малышей на руки и радостно кричали: «Вот радость! Какая радость! Прилетели английские самолеты и сейчас будут бросать вам подарки!» Они спускались с детьми в жалкое ненадежное убежище, забивались в угол и пережидали страшные часы, смеясь и восклицая: «Какая радость!» – пока дети не засыпали, счастливые и видящие во сне подарки английских летчиков. Когда дети просыпались, разбуженные близкими разрывами или грохотом, отец говорил: «Ну вот, они бросают вам подарки». Мальчики хлопали от радости в ладоши и кричали: «Я хочу куклу! А я саблю! Папа, ты думаешь, англичане привезут мне лодку?» К рассвету, когда рокот моторов понемногу удалялся в уже ясном небе, отец с матерью брали детей за руки и вели их в сад. «Ищите, – говорили они, – игрушки, должно быть, упали в траву». Малыши рылись среди мокрых от росы кустов роз, в салате, в кустах помидоров и здесь находили куклу, там – деревянную лошадку, подальше – кулек сладостей. Дети уже не боялись бомбардировок, они ждали их с нетерпением, встречали с радостью; иногда утром они находили в саду даже маленькие заводные самолеты, конечно же, это были бедные английские самолеты, сбитые злыми немцами из пушек, когда они бомбили Неаполь на радость неаполитанской ребятне.

– Oh, how lovely![235]– воскликнула Луиза, хлопая в ладоши.

– А теперь я вам расскажу, – сказал я, – историю про Зигфрида и кота. Тем двум неаполитанским малышам эта история не понравилась бы, а вам понравится точно. Это немецкая история, а немцам всегда нравятся немецкие истории.

– Les Allemands aiment tout ce qui est allemand et Siegfriеd c’est le peuple allemand[236], – сказала Луиза.

– А кот? Как быть с котом? Пусть и он будет чем-то наподобие Зигфрида?

– Нет, Зигфрид неповторим, – сказала Луиза.

– Вы правы. Зигфрид неповторим, а все остальные люди – это коты. Ну, так слушайте историю о Зигфриде и коте. Я был тогда в селении Рита возле Панчево и ждал переправы через Дунай. Редкая перестрелка звучала тем белым апрельским утром, натянутым в воздухе, как прозрачный льняной экран, между нами и объятым пламенем городом. Переправы ждал также отряд СС: все очень молодые, у всех готическое треугольное лицо, заостренный подбородок, чеканный профиль, а в светлых глазах чистый и жестокий взгляд Зигфрида. Они молча сидели на берегу Дуная, поставив автоматы между ног и повернув головы в сторону пылающего Белграда. Один сидел в стороне, ближе ко мне, парень лет восемнадцати, блондин с необыкновенно светлыми голубыми глазами и алыми губами, освещенными холодной невинной улыбкой. Мы разговорились, поговорили о жестокости войны, о разрушениях, людском горе и убийствах. Он рассказал, как новобранцев дивизии СС «Лейбштандарт» приучают смотреть на чужую боль не моргнув глазом. Повторю, у него были необыкновенно чистые и светлые голубые глаза. Он рассказал, что новобранец СС считается недостойным быть в «Лейбштандарте», если с легкостью не пройдет испытание котом. Рекрут левой рукой должен взять живого кота за шкирку, оставив ему свободными для защиты лапы, а правой должен маленьким ножом выколоть ему глаза. Voilà comment on apprend à tuer les juifs[237].

Луиза схватила меня за предплечье и через ткань впилась ногтями в тело. Я чувствовал, как дрожит ее рука.