Запретные цвета - Юкио Мисима

Сюнсукэ отложил в сторону кисть. Его ум захватывали несуразные фантазии. «Почему я наблюдаю за всем безучастно, сложа руки? Почему? — думал старый писатель. — Или я стал подобен этому трусливому старцу Тюте? Почему я не позвоню и не отменю встречу?.. Если у меня сейчас возникают такие мысли, то это оттого, что Юити сам на то согласился. И не только. Еще и потому, что Кабураги расстался с ним. Короче, я напуган тем, что Юити отныне никому не принадлежит. Раз так, то отчего же тогда не я сам… Нет, я не должен! Нет, это исключено! Я, избегающий смотреть на себя в зеркало, поступил бы неправильно… Кроме того… произведение искусства не принадлежит его создателю…»

Уже слышались там и сям петушиные выкрики. Красные кричащие глотки петухов рисовались его воображению. Затем свирепо залаяли собаки. Эта свора собак была подобна воровской шайке, когда разбойники, связанные каждый арестантскими веревками, озлобленно перекликаются друг с другом.

Сюнсукэ присел на диванчик подле окна, служивший ему местом отдыха, и закурил сигарету. Коллекция старой керамики и великолепных идолов в рассветных сумерках не пробуждала в нем ни малейших эмоций. Он взглянул на черные как тушь садовые деревья и на фиолетово-синюшное небо; заметил забытое служанкой пальмовое кресло из гостиной, лежащее на боку посреди лужайки. Утро зарождалось из желтовато-коричневого прямоугольника над этим застарелым ротанговым креслом. Старый писатель был весьма изнурен. Это кресло, постепенно проступающее сквозь утреннюю мглу, как бы насмехалось над ним и навевало мысль о продолжительном отдыхе, маячившем вдали, но отсроченном пока что до его смерти. Сигарета догорела до конца. Несмотря на холодный воздух, он отворил окно и вышвырнул окурок. Не долетев до кресла, окурок упал в листву криптомерии Камиё. Некоторое время тлел огонек, похожий на цветок абрикоса «андзу». Сюнсукэ спустился в спальню и уснул.

Вечером Юити прибыл раньше времени. Сюнсукэ вдруг поведал ему о визите Нобутаки Кабураги.

После того как Нобутака уладил дела с продажей флигеля своего особняка под гостиницу, он тотчас укатил в Киото. Юити был несколько разочарован тем, что Нобутака мало чего сказал о нем. Он сказал, что корпорация попала в затруднительное положение и что он собирается работать в Киото — якобы в лесничестве. Сюнсукэ передал Юити подарок от Нобутаки. Это было кольцо с кошачьим глазом, которое Нобутака принял от Джеки в то утро, когда Юити впервые отдал свое тело в его руки.

— Что ж, сегодня вечером твой выход, — вымолвил Сюнсукэ с несколько механической от недосыпания бодростью. — Главный гость сегодня не я, а на самом деле — ты! Если ты видел в прошлый раз взгляд Кавады, то уразумеешь. Все весело было тогда, не так ли? Наши взаимоотношения могут вызвать кое-какие подозрения.

— Пусть будет так, как оно сложилось.

— В последнее время у меня такое чувство, что я кукла, ты — мой кукловод.

— Разве я не исправно исполнял твои наставления, как обходиться с обоими Кабураги?

— Ну, положимся на милость случая!

Приехал автомобиль Кавады. Двое ожидали у «Куроханэ», и спустя время к ним присоединился Кавада. Расположившись на дзабутоне[69], Кавада всем своим видом демонстрировал, что чувствует себя как дома. Прежней неловкости в нем как не бывало. Когда мы встречаем человека из другой сферы деятельности, мы хотим показать перед ним непринужденность такого рода. В присутствии Сюнсукэ, памятуя о давнишних отношениях ученика — учителя, Кавада несколько гиперболизировал свою неотесанность прагматичного человека, приобретенную взамен литературной утонченности времен своей чувствительной молодости. Он намеренно ошибался во французской классике, ранее им изучавшейся; путал Британика с расиновской Федрой для того только, чтобы Сюнсукэ его поправил.

Он пересказал постановку «Федры» на подмостках «Комеди Франсез». Вспомнил незамутненную красоту того юноши, который был близок скорее древнегреческому Ипполиту, избегавшему женщин, нежели элегантному Ипполиту традиционной французской драмы. Он как будто хотел заверить присутствующих своими утомительными, затянутыми эгоцентричными рассуждениями: «Как видите, я полный профан в литературе!»

В заключение он посмотрел на Юити:

— Непременно поезжай за границу, пока ты молодой.

Кто же поспособствует ему в таком предприятии? Кавада постоянно называл Юити не иначе как «господин племянник» — согласно утверждению Сюнсукэ, сделанному несколькими днями раньше.

В ресторане Такадзё рашпер помещался на горящих углях прямо перед каждым посетителем. Каждый клиент надевал на шею фартук и собственноручно поджаривал себе мясо. Сюнсукэ с раскрасневшимся от кидзидзаке[70]лицом и нелепейшим фартуком, повязанным на шее, выглядел совершенно по-идиотски. Он сравнивал лица Кавады и Юити. И не мог понять, какого черта он принял приглашение и притащился сюда вместе с Юити, если заранее было известно, чем все это закончится. Ему было горестно сравнивать себя со старым священником высокого ранга из той книги, которую он перелистывал в храме Дайго. Сюнсукэ чувствовал, что ему больше всего подходила роль сводника Тюты.

«Красивые вещи внушают мне робость, — размышлял Сюнсукэ. — Они больше, чем что-либо другое, тащат меня вниз. Разве это возможно? Может быть, это всего лишь предрассудок, что красота возвышает человечество?»

Кавада затеял разговор с Юити о выборе места работы. Юити ответил полушутя, что с тех пор, как он стал зависеть от семейства своей жены, он навряд ли сможет поднять голову в их присутствии до конца своей жизни.

— Так ты женат? — удивился Кавада.

— Не волнуйся, Кавада, этот молодой человек как Ипполит, — выпалил старый новеллист прежде, чем сам понял, что сказал.

Кавада моментально уловил смысл этой немного неуклюжей метафоры.

— Прекрасно. Ну, раз Ипполит, то это обнадеживает. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы подыскать для тебя хорошенькое местечко.

Ужин протекал в приятной атмосфере. Сюнсукэ и тот повеселел. Это странно, но он даже возгордился тем, как возрастает вожделение в глазах Кавады, заглядывавшегося на Юити.

Кавада отослал официантку. Ему хотелось поболтать о прошлом — о нем он еще никому не говорил. Он с нетерпением ожидал возможности рассказать Сюнсукэ о своих переживаниях. Он жил до сих пор холостяком, и сохранить этот статус, кажется, стоило ему невероятных трудов. Из-за этого в Берлине он вынужден был инсценировать спектакль. Почти перед самым возвращением на родину он намеренно стал транжирить деньги на одну дешевую проститутку и, морща свой нос, всюду разъезжать с ней. Родителям своим отправил письмо с просьбой о разрешении жениться. Старший Яитиро Кавада приехал в Германию по коммерческим делам, а заодно проинспектировать выбор своего сына. Он был шокирован, когда увидел эту женщину. Младший Яитиро стал причитать, мол, если отец не позволит им остаться вместе, то он умрет, и, распахнув пиджак, показал револьвер во внутреннем кармане. Женщина была в курсе этого спектакля с самого начала. Старший Яитиро Кавада ловко разделался с проблемкой. От этого чистосердечного германского «лотоса в грязи» он откупился деньгами, чем отяготил карму этой женщины, и утащил сына на родину буквально за руку, отправившись на судне «Титибу-мару». На корабле он не спускал с сынка глаз. Во время прогулок по палубе его обеспокоенный взгляд всегда держал в поле зрения брючный ремень сыночка, чтобы схватиться за него в случае, если тот попытается сигануть за борт.