Лабутены для Золушки - Данил Корецкий

Самуил побывал в пяти ювелирных лавках, и всюду его ждало разочарование.

– Да вы охренели тут все! – произнес он с досадой, рассматривая безукоризненно чистую булыжную мостовую.

В мрачном настроении он шагнул под вывеску, напоминавшую формой вытянутый и несколько приплющенный кабошон с замысловатой надписью. Покупателей в зале не было. В углу за журнальным столиком сидел продавец – субтильный китаец в деловом костюме. Самуил направился прямиком к нему, вынул алмазы.

– Продаю!

Помедлив несколько секунд, китаец жестом указал Самуилу на соседнее кресло. Самуил сел, положил «глаза Юки» на столик. Китаец вынул из внутреннего кармана лупу.

– Можно? – поинтересовался с подчеркнутой вежливостью.

– Ну конечно. Давай.

Оглядев камни, китаец убрал лупу в карман, достал небольшую каменную пластинку в металлической рамке, провел по ней алмазами. На пластине остались две царапины.

– Что ж, – улыбнулся он, пряча пластину. – Двадцать пять тысяч долларов.

– Чего? – возмущенно протянул Самуил. – Тогда я пойду дальше!

– Тридцать, но это предел. Только потому, что камни понравился, давно таких не брал.

Разразившись возмущенным «чего-о-о?» на предложение китайца, Самуил впервые в жизни снизошел до торга. Больше всего на свете он хотел сейчас встать и уйти – показать этим жрецам барыша, что добытое потом и кровью не продается за копейки. Но он устал, и был подкошен банкротством «Золота Африки».

В небольшой комнатке с двумя сейфами, вмурованными в стену, он расстался с «глазами Юки» в обмен на три пачки зеленовато-серых банкнот, и вышел на тенистую улицу.

На следующий день утренним рейсом, с пересадкой в Брюсселе, он вылетел в Москву, а оттуда прямым рейсом в Тиходонск.

Ретроспекция. Борсхана, 2012 год

Бесконечное однообразие бытия бывшего всемогущего руководителя БББ Абига Бонгани было нарушено совершенно ничтожным событием, которое никогда раньше не привлекло бы его внимания: в камеру напротив заселился новенький – худосочный и сутулый, но вполне еще крепенький старик. В восточном крыле содержали пожизненников, поэтому про каждого вновь прибывшего главное всегда известно: на Ферме дядюшки Тома` он прописан навсегда. Неофициальное, но известное каждому борсханцу название главной и старейшей в стране тюрьмы происходило от имени построившего ее Тома` Рене, некогда всемирно признанного эксперта по тюрьмам. В конце семидесятых, по выходе на пенсию, дядюшка Тома` перебрался жить в Борсхану – так и появилось на окраине Хараре столь необходимое любому государству исправительное заведение. Построено оно было на совесть, с соблюдением всех известных на тот момент мер безопасности. Успешных побегов история Фермы не знала со дня основания – не считая тех нескольких случаев, когда подкупленные охранники бежали вместе с заключенными в джунгли.

С тех пор много воды утекло. Система прошла отладку, стала хитрей и надежней. Нескольких охранников, за мзду носивших заключенным передачи, образцово-показательно повесили в тюремном дворе. Следующих, попавшихся на коррупции, закопали живьем – там же, в дальнем углу двора, предназначенного для прогулок арестантов.

Аман Кермес, назначенный лет десять тому назад начальником тюрьмы, нашел весьма элегантное решение: как укрепить дисциплину, не раскручивая маховик карательных мер среди персонала. Он стал назначать в рабочие смены выходцев из разных племен и культивировать взаимное доносительство, умудрившись придать ему дух соревнования: кто у кого выявит больше недостатков в службе, – тому премию и повышение в должности.

Непосвященный европеец пожал бы плечами – дескать, всегда же можно договориться ради общей выгоды. Но в том-то и дело, что пресловутая вражда племен, ужаснувшая когда-то весь цивилизованный мир резней между бхуту и тутси, никуда не делась. Сговориться одетым в одинаковую форму, говорящим на одном языке парням, чьи отцы и деды носили когда-то разный раскрас на лицах и разные побрякушки в ушах – было так же невозможно, как скрестить кабана и зебру. Мало того что эта вражда, помноженная на стукачество, исключала побег – от нее и тюремная жизнь была горька сверх установленной нормы: стремясь утопить и обскакать друг друга, охранники соревновались и в жесткости обращения с арестантами.

Досрочный выход отсюда возможен был только в случае какой-нибудь инфекционной болезни, кои в центральной Африке до сих пор собирают обильную жатву, или в результате самоубийства. Система великодушно оставляла такую лазейку – можно было распустить на лоскуты штаны или робу, сплести удавку и повиснуть на решетке. Удавки из тюремной одежки получаются прочные – еще никто из тех, кто решился закончить таким образом свое пребывание на Ферме, не был разочарован их качеством и не подавал рекламаций.

Старик, поселившийся в камере напротив, наверняка все это знал. Не скулил, не метался от стены к стене. Как только затворилась решетка камеры и охранники двинулись по гулкому бетонному коридору к выходу, он молча сполз на пол, уронил руки между колен и сидел так неподвижно, с полуоткрытым ртом. Обреченность сочилась из его надломленной фигуры.

– Э! Новенький! – послышалось из смежной камеры. – Кто такой, за что?

Это Гвембеш, присоединившийся к узникам восточного крыла три года назад. Энергии у него еще достаточно – любит поиздеваться над новенькими.

Старик не отвечал.

– Эй, к тебе обращаются, старая кляча!

Никакой реакции. Сидящий на полу человек скорей всего не слышал, не хотел ничего слышать.

– Знаешь, что тут бывает с такими невежливыми задницами, старик?

Вообще-то Абиг Бонгани поддерживал с Гвембешем приятельские отношения. Хотя, кто он такой? Бывший староста родовой деревни нынешнего президента страны – Кинизела Бело, упрятанный в тюрьму за длинный язык – рассказал западному журналисту, что через деревню Фулаб проходит главная наркомагистраль всей Центральной Африки… Короче – никто, и звать его – никак! Многие арестанты предпочитают иметь его в числе друзей, а Абиг старался не выделяться из общей массы, чтобы не привлекать к себе внимания. Но тупая и властолюбивая скотина всегда раздражала его до колик в животе, и сегодня это раздражение сорвало предохранитель осмотрительности и открыло клапан, позволяющий «выпустить пар». Когда-то Бонгани мог добиться цели, собственноручно застрелив объект раздражения, а может, и нескольких идиотов…

– Таких, как ты, случается, отправляют с прогулки в лазарет с откушенным кадыком, – не унимался Гвембеш. – На нашей Ферме это фирменная услуга для невежд. «Поцелуй преисподней», слыхал?

– Хватит! – подал голос Абиг. – Он в прострации, все равно не ответит.

По укоренившейся тюремной привычке Абиг не допустил никакой грубости – за каждую грубость здесь можно было получить серьезную предъяву – но само его вмешательство было жестом неуважительным. Гвембеш от неожиданности умолк.