Возмездие - Василий Ардаматский

Дзержинский закончил разговор по телефону и кивнул Артузову, чтобы тот продолжал.

— А я уже кончил, — сказал Артузов и смутился, подумав, что этим своим заявлением он косвенно укорял Феликса Эдмундовича за невнимательность.

Дзержинский подошел к большому столу, вокруг которого сидели контрразведчики.

— Извините меня, товарищи, — начал он негромким, чуть надтреснутым голосом. — Это Артур Христианович настоял, чтобы я выслушал его сообщение и проанализировал ход операции против Савинкова… — Артузов хотел что-то сказать, но Дзержинский положил руку ему на плечо. — Сидите, ради бога, вы свое уже сказали… Так вот… По тому, как настойчиво он этого добивался и подваливал мне все новые и новые материалы, мне стало абсолютно ясно, что операция развертывается по крайней мере удовлетворительно. Иначе Артур Христианович не был бы столь настойчив… — Дзержинский прошелся вокруг стола и, став теперь напротив Артузова, своим привычным жестом — большими пальцами обеих рук, заложенными за ремень, — расправил гимнастерку и заговорил чуть громче: — Тем не менее я ознакомился с документами. Они подтверждают уже высказанное мною мнение. Встреча киевского профессорами Фомичева — это блестящий маневр. Вот так же смело и даже с озорством, но точно и уверенно надо идти дальше. — Дзержинский вернулся к своему столу, устало опустился в кресло и, глядя перед собой, довольно долго молчал. Потом перевел взгляд на сидевших вокруг большого стола.

— Вы понимаете, конечно, что смерть Владимира Ильича окрылила наших врагов, — сказал он глухо. — Мы имеем об этом сведения отовсюду. Савинков в своей газете написал, что теперь гибель оставшегося без руля большевистского корабля — дело времени, которое все истинные друзья России постараются сократить… Они надеются на то, что наша страна и каждый из нас остались без руля. Но мне хочется прочитать вам сейчас несколько строк из рапорта товарища Федорова. — Дзержинский уверенно нашел среди бумаг нужную и начал читать: — «В первую минуту, когда Философов сообщил эту страшную новость и я понял, что это правда, мне стало так плохо, что и сказать об этом не смогу. Но в следующую минуту я уже думал о том, что всей этой сволочи моя растерянность только на руку, и я сразу привел себя в порядок и смог более или менее нормально продолжать работу. Хотя чувство было такое, что лучше умереть, чем знать о смерти Ильича…» — Голос у Дзержинского на последних словах дрогнул. Все молча смотрели на него, а он, не поднимая глаз, положил бумаги. Все знали, что, когда Дзержинскому сообщили в смерти — Владимира Ильича, железный Феликс заплакал. А справившись с собой, сказал: «Никто его заменить не может. Разве что все мы, все. Но если каждый станет работать во сто крат лучше…»

Дзержинский встал, опершись руками о стол.

— То, что пережил товарищ Федоров, пережили все мы и каждый из нас, — сказал он, вдруг высоко подняв голову и охватывая сразу всех взглядом своих потемневших глаз. — Только Федорову было потруднее, потому что он был тогда один среди врагов. — Он замолчал и вдруг быстрым движением приложил ладонь левой руки к сердцу, удивленно слушая что-то внутри себя. Потом коротко вздохнул и сказал совсем тихо: — Но теперь мы видим, почему надежды наших врагов тщетны. Они еще раз горько ошибутся… — И опять надолго замолчал, держа руку на сердце и прикрыв глаза. Он несколько раз глубоко вздохнул и, приоткрыв глаза, заговорил уже громче: — Они не понимают, что бессмертие Ленина — в идее, которой он служил и которой служит и вечно будет служить вся наша партия, мы с вами, народ… Надеюсь, вам ясно, как важно в данных условиях довести операцию против Савинкова до победного конца. Прошу каждого из вас впредь помнить об этом. У меня все. Что есть у вас ко мне? Ничего? — Дзержинский еле приметно улыбнулся. — Вы добрее меня. Желаю вам успеха…

Операция продолжала разворачиваться. Она уже не прекращалась даже тогда, когда чекисты как будто ничего не делали.

Фомичев, вернувшись в Польшу, сразу же поехал в Варшаву и не за страх, а за совесть работал там над укреплением достоверности «ЛД», и именно на это чекисты и рассчитывали, принимая решение выпустить его обратно за границу. Фомичев старался, конечно, ради себя — ему нужно было закрепиться в этом деле, а в связи с этим он не жалел красок, описывая трудности и опасности, пережитые им в Москве, или рассказывая о работе Шешени и его московской организации НСЗРиС и о перспективности начатого им контакта с организацией «ЛД».

В это время оставшийся в Вильно Зекунов отсыпался в доме Фомичева и ждал решения жены Шешени, которой он привез следующее письмо от мужа:

«Милая Сашуня! Милая Сашуня!

Писать тебе подробно о своей жизни здесь не стану… Не хочу хвастаться, да особенно и нечем, и боюсь сглазить. Кое-что тебе расскажет Ваня, но он о моей личной жизни знает немного. Он был у меня по делу, а так как и у меня дел хватает, мы так и не смогли с ним провести хотя бы вечерок по-домашнему.

Сашуня, милая! Я живу для тебя и твоего счастья. И когда я получил весточку от тебя и прочитал в ней драгоценные слова о твоей любви, я принял решение: ты должна приехать сюда и жить здесь. Будет тебе и работа, если захочешь, а можно и без этого — деньжат хватит. Главное — будем жить среди своих, а не как ссыльные поселенцы на чужой земле, среди чужих и с чужим языком. Если успеешь, воспользуйся помощью нашего человека Зекунова — он и привезет тебя ко мне. Можешь довериться ему полностью, он уже не первый раз едет через границу, и вообще это дело у нас налажено. Я бы очень хотел, чтобы ты ехала с ним.

Сашуня, милая! Я жду тебя, как пленник свободу!

Твой всегда и везде Леонид».

Капитан Секунда четвертую ночь подряд изучал привезенные Зекуновым материалы. Давно он не держал в руках таких важных данных. Документы сделаны были мастерски и могли обмануть не только капитана Секунду.

Каждое утро он отправлял в Варшаву курьера с обработанным материалом. Это вскоре почувствовал там, в Варшаве, Фомичев. В первые дни он, рассказывая Философову и Шевченко о своей поездке в Москву, прекрасно видел, что они ему не очень-то верят. И не ошибался. Варшавские деятели помнили, что Фомичев родственник Шешени и что он рвется монополизировать всю работу по связи Варшавы с Москвой. Но на третий день Философов начал осторожно похваливать Фомичева, а Шевченко прямо заявил, что польская разведка очень довольна результатами его поездки. Однако Шевченко не сказал, что сообщил ему об этом сам полковник генштаба Сологуб, который не только поздравил с большими успехами, но сообщил также о новом переводе на счет союза довольно приличной суммы. Полковник Сологуб просил премировать Фомичева, но у Шевченко на этот счет были свои соображения, он был уверен, что Фомичеву вполне хватит признания успеха его командировки.

Пружина развертывалась дальше — поляки начали в копиях передавать французам доставленный из России материал, и там тоже сразу поняли, какие драгоценные документы потекли им в руки.

Савинкову позвонил Гакье и поздравил его с большим успехом в России. Савинков без вопросов поблагодарил за поздравление, но, положив трубку, набросился на оказавшегося рядом Деренталя.