Сердце рыцаря - Джиллиан Брэдшоу

– Миледи, – заявил он, – такой женщине, как вы, я готов простить почти все, что угодно. Что до лорда Беллемско-го, – тут он повернулся к Роберту, – сударь, ты ударил мою гостью за моим собственным столом и обнажил меч в моем зале. Ты отдашь мне твой меч, встанешь на колени и попросишь прощения – у меня и у этой дамы – либо сегодня же покинешь этот двор, чтобы больше никогда не возвращаться сюда.

Роберт сверкнул глазами. Ранульф де Байо ответил ему яростным взглядом.

– Проси прощения! – приказал он. – Иначе я отдам такой же приказ от имени герцога Роберта!

Даже такой непокорный вассал, как Роберт Беллемский, не мог позволить себе прогневить двух из трех сеньоров одновременно. Он медленно и неохотно встал на колени и процедил слова извинения, сначала обращаясь к королю, а потом, еще более недовольно, к Мари. Он расстегнул пряжку ножен и вручил свой меч Филиппу. Хоэл захохотал.

– Я уже во второй раз вижу, как ты отдаешь свой меч, лорд Беллемский! – объявил он. – Один раз – мне, второй раз – королю. Насколько я помню, я заставил тебя заплатить в качестве выкупа десять марок. Надеюсь, он возьмет с тебя больше.

Роберт бросил на него налитый кровью взгляд.

– Когда мы встретимся в следующий раз, я буду молить Бога, чтобы мой меч попал тебе не в руки, а в какое-нибудь место получше.

– Думаешь, что сможешь противостоять мне лучше, чем это получилось у твоего брата Жоффрея?

– Твоего рыцаря, убившего моего брата, здесь нет, – ответил Роберт. – Я слышал, с ним в лесу случилось несчастье. Надеюсь, он умирал медленно, – и молю Бога, чтобы он послал остальным твоим рыцарям такой же конец!

– Я действительно лишился услуг Тиарнана Таленсак-ского, – гордо отозвался Хоэл, – но Бог дал мне немало других храбрых рыцарей, которые за меня сражаются. И даже если он взял одного из лучших, он подарил мне другого вассала из того же леса, где пропал человек. – Он положил ладонь на голову Изенгрима. – Даже этот зверь бросился защищать то, что мне принадлежит.

– Хотя ты и боишься попробовать его в бою, – быстро вставил Ранульф.

– Клянусь Богом, не боюсь! – воскликнул Хоэл. – Я не испугался, когда вот этот лорд Роберт вторгся в мои земли, и я не боюсь выставить доброго бретонского волка против пары нормандских псов. Веди их, милорд Ранульф, веди. Изенгрим с ними разберется, правда, парень? Как я сам разберусь с любыми нормандцами, если они обращаются с презрением с моими землями или людьми. Выставляй своих псов завтра утром, милорд, и Изенгрим убьет их обоих.

Изенгрим лежал в углу герцогской спальни и смотрел, как Авуаз промывает ссадины Мари. Хоэл сидел рядом на стуле, прямо над ним, и его опущенная вниз рука теребила мех у волка на загривке.

– Ох, Хоэл, – вздохнула герцогиня, – не следовало тебе это говорить.

Волк без труда ее понял. Теперь ему уже удавалось следить за большей частью разговоров на французском и бретонском, однако это по-прежнему требовало усиленной сосредоточенности.

– Изенгрим сможет убить псов Ранульфа. Правда, Изенгрим? Ты видела, как он ощерился на Роберта? Напугал его до потери памяти.

– Да я не об этом, – нетерпеливо отозвалась Авуаз. – Бог свидетель, мне будет очень жаль, если зверя убьют или искалечат. Но мне будет еще жальче, если Роберту Беллемскому вздумается снова к нам вторгаться. А ты буквально пригласил его это сделать.

Рука Хоэла на загривке у Изенгрима замерла, на секунду больно сжав шкуру.

– Авуаз, – сказал он, – я герцог. Мне положено защищать честь Бретани.

– Ты рассердился и позволил гордости управлять твоим языком, – откликнулась Авуаз. – Мари, тебе надо бы лечь, а я приготовлю компресс из листьев огуречной травы, чтобы не осталось синяков.

– Ну да, я рассердился, – сказал Хоэл, оправдываясь. – Это был гнусный, гадкий удар.

– Да, но ему уже выразили недовольство управляющий его сеньора и король Франции! Он уже превратился в быка, которого ведут за кольцо в носу. И ты же знаешь, что бык бросится в нападение, если его дразнят тряпкой. Так зачем было его дразнить?

– Если он снова к нам вторгнется, то получит такой же ответ, как и в прошлый раз, – заявил Хоэл. – Имея такого соседа, на мир надеяться нельзя, а Роберт Нормандский не пытается его сдерживать.

– Хоэл, милый мой, – с досадой бросила герцогиня, – мы с тобой прекрасно знаем, что нормандцы сильнее нас. Не надо их дразнить!

– Да знаю я, – устало отозвался Хоэл. – И знаю, что мы даже не получим Шаландри без оговорок. Я понял это еще в день нашего приезда, когда за главным столом оказалось больше нормандцев и парижан, чем бретонцев. – Он снова начал ласково трепать волка. – И тем больше оснований их немного побить, правда, Изенгрим?

– Мне очень жаль, – сказала Мари, резко садясь и прижимая компресс к щеке. – Я бы хотела отдать вам Шаландри. Роберт будет использовать его для подготовки вторжения к вам, да?

– Милочка, я не думаю, чтобы тебе это удалось, – сказала Авуаз. – Но король Филипп вряд ли безоговорочно отдаст это поместье и герцогу Роберту. Не беспокойся: в этом споре ты вела себя лучше всех. Сегодня вечером я так тобой гордилась!

Хоэл фыркнул:

– Она лишила нас шансов на это поместье. Король Филипп не упустит такой возможности. Если на какое-то поместье права заявляют два герцога и архангел, легко догадаться, что победит набожность и выиграет архангел. Авуаз улыбнулась:

– И это тебя так сильно огорчит?

Хоэл минуту смотрел на нее, а потом встал, прошел через комнату и поцеловал ее.

– Ну, об арендной плате речь все равно не шла, так? Если его получит монастырь, то это хотя бы обезопасит границу.

Мари вдруг глубоко пожалела о своей приверженности долгу. Ей следовало выйти замуж за Тьера и передать Шалан-дри Бретани. Но теперь уже слишком поздно. Король передаст поместье монастырю Святого Михаила, и ее саму передадут монастырю, и ее холодная честь будет бесполезно сохранена. Она тихо заплакала прямо в компресс, который ей сделала герцогиня.

Под компрессом слезы были не видны, но Изенгрим их почуял. Он подошел к Мари и прижался носом к ее руке, а потом лизнул ее в подбородок. На одно мучительное мгновение он представил себя мужчиной, разглаживающим ее волосы, убирающим компресс из листьев, уговаривающим ее не плакать. Сегодня вечером он яростно бросился ее защищать, но с бесконечной болью понимал, что его защита, как и его любовь, были жалким приношением низшего существа.

Однако этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы Мари обхватила его руками за шею и заплакала ему в мех. Прикосновение ее тела теперь ничего не значило для его тела, однако близость принесла утешение им обоим.

– Ох, Изенгрим! – проговорила она спустя несколько минут, снова выпрямляясь и гладя его по голове. – Как бы мне хотелось, чтобы тебе завтра не нужно было биться!