Опускается ночь - Кэтрин Уэбб

Этторе берет старую фетровую шляпу Валерио, побуревшую от времени, вытертую до блеска, лоснящуюся от пота и грязи. Низко надвигает ее на глаза, чтобы скрыть их приметный цвет. Надевает отцовскую куртку, рукава которой ему длинноваты; все это поможет ему остаться неузнанным в молочно-белых предрассветных сумерках. Хромоту скрыть труднее, но хромает не он один. На Пьяцца Плебишито, как всегда, толпится народ, и настроение у всех мрачнее длинных теней, протянувшихся на восточной стороне площади. Страх, гнев и неуверенность, агрессия и замешательство; вся эта людская толпа словно одно тело – голодного, хищного, загнанного в угол существа, пригибающего голову, вместо того чтобы напасть, затаившегося, вместо того чтобы зарычать. Они словно идут по лезвию ножа, балансируя между подчинением с одной стороны и жестоким бунтом – с другой, и это отвратительный выбор, поскольку в любом случае их ждет смерть. Этторе хочется вновь обрести ту убежденность, которая была у него до Ливии, до Кьяры. Ему хочется верить в правильность своего выбора, хочется знать, куда метнутся остальные, но больше всего ему хочется быть далеко-далеко отсюда. Он мечтает о вещах, в которые на самом деле не верит, о справедливости и мире, о честности. Фантазии, столь же обольстительные, как и грезы о любящей белокурой женщине, которая ждет его дома.

Этторе направляется прямо к Пино, чтобы проверить свою маскировку, и кажется, все работает. Он подходит достаточно близко, чтобы почувствовать запах машинного масла, которым запачкан рукав друга, и винные пары в его дыхании, но Пино требуется несколько мгновений, чтобы узнать Этторе, когда тот хлопает его по плечу.

– Что это у тебя за шляпа?

– Это шляпа Валерио. Надеюсь, она поможет мне наняться на работу.

– Хорошая мысль.

– Слушай, Пино, ты все рассказываешь жене? – спрашивает Этторе со значением. По виноватому виду Пино Этторе становится ясно, что друг сразу понял, о чем речь.

– Прости, Этторе. Я рассказываю ей все. И забыл, что женщины тоже рассказывают все друг другу.

– Мысль о деньгах Леандро и драгоценностях Марчи не идет у Паолы из головы. Ее послушать, так можно подумать, что Дель-Арко – это пещера, полная сокровищ, которые разом решат все проблемы.

– Ну некоторые проблемы с их помощью решить можно, – пожимает плечами Пино.

– И как ты понимаешь, их очень хорошо охраняют. Она хочет, чтобы я… чтобы я заставил Кьяру открыть нам дверь. – Этторе проводит указательным пальцем по брови, неосознанным нервным движением. Пино ничего не говорит. – Леандро застрелит ее без всяких колебаний, если узнает, если увидит ее. Я в этом ни секунды не сомневаюсь. За вычетом костюма и американского акцента, он такой же жестокий подонок, каким был всегда, его нрав ничуть не изменился.

– Значит, она тебе небезразлична, эта женщина? – улыбаясь, спрашивает Пино; он всегда был влюблен в любовь.

Этторе уже собирается по привычке отрицать это, но затем кивает:

– Да, не безразлична.

– Ну так не проси ее.

– Но моя сестра все равно не отступится от своего плана, и тогда ее наверняка убьют.

– Тогда попроси.

– Черт побери, от тебя никакого проку, Пино.

– Я был бы рад помочь, если бы знал как.

– Ты можешь наняться в Дель-Арко? Передашь ей записку – отдай ее молодому охраннику с курносым носом, знаешь, о ком я говорю? Его зовут Карло; он хороший парень. Он передаст ей, если ты скажешь, что это от меня.

Тут Пино начинает заметно нервничать. В нем глубоко сидит боязнь делать что-либо недозволенное, если где-нибудь поблизости маячит Людо Мандзо.

– Не знаю, Этторе.

– Просто клочок бумаги. Я хочу предупредить ее, чтобы она уезжала. Подальше отсюда.

– Не знаю. А ты можешь просто поговорить с дядей?

– Предупредить дядю, что моя сестра и мои друзья собираются напасть на ферму?

– Ну нет. Наверное, нет.

Но в этот раз в Дель-Арко нанимают всего десять человек на молотьбу, и Пино не попадает в их число. Этторе присоединяется к группе работников, направляющихся на ферму, которая находится всего в трех километрах к западу от Джои. Управляющий отказывается говорить, сколько часов им предстоит работать и какую плату они получат. Им сказано лишь, что есть работа; им сказано сделать шаг вперед, если они хотят ее получить. Им сказано, что в конце дня им заплатят и что они должны принять это на веру. Торга не будет.

– Теперь работников так не нанимают, – не утерпев, говорит Этторе.

– Так я нанимаю тебя, – резко отвечает управляющий. У него хитрый взгляд и подвижная мимика. Он пытается сохранить суровое и непроницаемое лицо, но ему не удается до конца скрыть свое возбуждение и проблески ликования. – Мы нанимаем по уличным ценам или не нанимаем вообще. Так ты хочешь работать или нет? Не ты, – обращается он к человеку с угрюмыми серыми глазами и мускулистыми плечами.

– Почему не я? – спрашивает тот с тревогой.

– А вот из-за этого, – говорит управляющий и с усмешкой поднимает палку, чтобы показать на карманные часы того человека. – Мне не нужны те, кто не сводит глаз с циферблата.

Вот чего добились фашистские отряды за такое короткое время – наниматели вновь в своем праве; и они ненавидят работников еще пуще за те уступки, на которые им пришлось пойти после войны. Ненависть порождает презрение и жестокость. За спиной каждого батрака – еще тридцать человек, жаждущих получить работу, так что Этторе и небольшая группа мужчин сдаются, принимают условия и отправляются в путь.

Все так же, как было до войны – в течение десятилетий до войны, – и внезапно Этторе понимает, насколько его сестра права. Они скатились к прежней нищей жизни с такой головокружительной скоростью, что джорнатари, безуспешно пытаясь выкарабкаться из этой ямы, оказались в тупике. Вероятно, уже поздно, и от этой мысли во рту у Этторе появляется металлический привкус, а руки сжимаются в кулаки. Если они не будут сопротивляться, что тогда? Он смотрит на спину управляющего, который едет верхом впереди группы работников, на его расслабленную позу и мясистую задницу, удобно устроившуюся в седле. Он вспоминает миг чистой первобытной радости, когда его руки сомкнулись на горле Людо Мандзо; Этторе медленно и глубоко вдыхает, позволяя воспоминанию разогнать по телу кровь. Это как очнуться после потрясения, когда слушаешь, но не слышишь, видишь какое-то движение вокруг, но не реагируешь. И в этот момент еще явственнее, чем раньше, Кьяра Кингсли представляется ему такой бесплотной и уязвимой, что ему становится невыносимо страшно за нее, хоть он и уговаривает себя не привязываться к столь хрупкому и нежному созданию. Он не позволит этому чувству завладеть им, лишить его сил. Он не сдастся.

На ферме, куда его наняли, молотьба производится вручную. Зерна из снопов пшеницы выбивают по старинке, с помощью цепа – двух деревянных палок, соединенных металлической цепью. Согнутые спины, вращающиеся цепы, пот, струящийся под рубашками по шее, спине, животу; неумолчный шум обрушивающихся со свистом ударов на фоне рокота веелок, приводимых в движение вручную одним человеком, который целый день напролет, не сходя с места, вращает и вращает колесо. Пыль и шелуха поднимаются в воздух, проникая под одежду и вызывая зуд и сыпь; люди дышат с трудом, то и дело вытирают рукавами слезящиеся глаза. Пыль иссушает не только носы, но и тела, которые, кажется, вот-вот и сами превратятся в гонимую ветром шелуху, в никуда не годные пустые колосья.