Кровь хрустального цветка - Сара А. Паркер

моя кровь оказывается у него внутри. Что капля за каплей я нахожу способ в него просочиться.

Завладеть им.

Но связанной узами обета даме не подобает так думать, даже я это знаю. Я прочитала достаточно книг, чтобы иметь представление о маске из приличий, которую положено надеть женщине, когда она принимает куплу.

До меня доносится едва слышный стук шагов, сердце подпрыгивает в груди от облегчения. И обрывается, когда я понимаю, что мне осталось всего несколько раз голодно вслушиваться в их звук.

С каждым новым шагом он замедляется, поступь гораздо мягче обычного.

Что же с ним?

Маленькая дверца открывается с легким скрипом несмазанных петель, и я прерывисто вздыхаю, представляя, как хлынуло наружу мое платье, будто внутренности убитого зверя, обнажило острое, кровавое подношение.

Смотрит ли Рордин на кубок, видит ли всю боль, которую я излила в пустую чашу? Разбитые края, безмолвную мольбу показать мне и его мучения?

Снова скрип, дверца захлопывается, и наступает тишина. Лишь всепоглощающая тишина, что тянется так долго, что комната перед моими глазами начинает покачиваться.

Постучи в дверь. Ворвись. Кричи. Скажи, как ты разочарован.

Скажи, что никогда меня не простишь – до конца своих дней…

Но Рордин ничего этого не делает. Не дает мне возможности выплеснуть яд, который теперь я вынуждена глотать.

Он спускается по ступеням Каменного стебля, и я судорожно выдыхаю, все еще одетая лишь в свою слишком тесную кожу и оковы последствий.

И густой нагар разочарования.

Я бросила вызов, а Рордин даже не явился.

Его шаги затихают, и огонь у меня внутри гаснет, как сгоревший фитиль.

Ушел.

Рордин ушел.

Я открываю Шкаф и вижу внутри ситцевый сверток. Распутав слои ткани, я обнаруживаю уже измельченный каспун, который хочу рассыпать по полу.

Он мне не нужен. Он помогает, но Рордин помогает лучше.

Не мой…

На нетвердых ногах шагаю к столу, намешиваю бальзам, готовясь к ночным кошмарам, которые уже впиваются когтями в мое сознание. Выхожу на балкон и смотрю в бархатную темноту ночи, представляя, как Рордин крадется и обходит замок, а потом исчезает среди деревьев.

Совсем скоро у меня начинают стучать зубы. Бросаюсь обратно в комнату, выуживаю из ящика рубашку и быстро ее натягиваю.

Уставившись в голодный, пустой очаг, который не дарит утешения, я вытаскиваю тридцать три шпильки, распускаю прическу и заново собираю волосы на макушке лентой для сна. Умываю лицо, снимаю с каминной полки подсвечник и направляюсь к постели.

Опустившись на пол, я откидываю ковер и открываю тайник.

Пусть я сломлена, сбита с толку, болезненно разочарована в мужчине, который дает мне все, кроме того единственного, чего я действительно желаю, – это не мешает мне вытащить ту самую наволочку и зарыться носом в ее шелк…

Ничто не мешает крепко прижимать ее к себе, пока я забираюсь в постель и задуваю свечу, ныряя в омут темноты.

Свернувшись калачиком, я касаюсь шеи.

Серебристая застежка под измученными, ноющими пальцами кажется чуждой, потому что я никогда не снимала цепочку.

Никогда не хотела ее снять.

Металлические зубья наконец поддаются, и она тяжелой горкой падает на простыню.

С губ срываются рыдания, пальцы обводят пустоту на груди…

Без камня кожа кажется голой, будто теснота наконец отступила, и я вся раскрыта.

Ощущение странное. Неестественное.

Но это Рордин подарил мне камень, и я больше не могу его носить. Не когда купла Кайнона сковывает мое запястье.

Не когда купла Рордина сковывает запястье Зали.

Моя жизнь меняется. И чем больше я сопротивляюсь, тем больше трещу по швам.

Я кладу камень и ракушку на прикроватный столик, прячусь под простыню, утыкаюсь носом в наволочку, что хранит запах мужчины, обещанного другой женщине. Потому что завтра я разожгу огонь и превращу ее шелк в пепел.

Я отпущу Рордина – я должна, прежде чем смогу освободиться из клетки, которую сама для себя выстроила.

Рордин был прав…

Я выше этого. Я сильнее.

Мне пора повзрослеть.

Глава 39

Орлейт

Перекатываюсь на спину и смотрю в невидимый в темноте потолок, жалея, что он не освещен огненным сиянием, чтобы я могла наблюдать за игрой света и тени под потрескивание дров. Жутковатая колыбельная, которая иногда меня успокаивает.

Такими темпами я никогда не засну.

Со вздохом тянусь к прикроватному столику за баночкой ночной коры и, вдруг расслышав отдаленный топот, резко сажусь с прижатой к груди наволочкой.

Что-то не так.

Неистовый ритм нарастает, звучит так, будто я попала в самое сердце яростной бури. Без малейшей паузы дверь срывает с петель, и та влетает в нагруженную полку, отчего большая часть книг с грохотом падает на пол.

По комнате диким зверем проносится зловещая тень, рычит, разбрасывает вещи, обдает меня запахом кожи и зимнего ветра.

Мое сердце пропускает удар.

– Где она?! – ревет Рордин, выдергивая ящик из комода и вываливая все содержимое на пол. Следующей жертвой необузданного хаоса становится коробка мелочей – драгоценные вещицы, которые я собирала годами, рассыпаются по груде одежды, словно приправляющий блюдо перец.

Я щурюсь…

Вот ублюдок.

– Где что? – шиплю я, наблюдая, как Рордин, едва видимый в свете, что сочится с лестницы, выворачивает еще один ящик.

В воздух взмывает шквал моего исподнего, и я заливаюсь румянцем.

Значит, сижу я, цепляясь за пропитанную его ароматом наволочку, будто ничего ценней у меня нет, а Рордин разбрасывает мое белье, словно роется в трехдневной куче мусора.

Бросившись к кровати, он приседает, шарит под ней рукой – и замирает.

– Рорд…

Он вскакивает на ноги, вперив взгляд в прикроватный столик, и напряженная линия его плеч расслабляется, когда он хватает с подноса мою цепочку. А потом он жестко дергает меня за плечи, к себе, и накидывает ее мне на шею.

– Ты что вообще творишь?!

Он еще никогда так со мной не обращался, будто я всего лишь безвольная кукла.

Кулон и раковина ложатся на грудь, позвякивают друг о друга, и Рордин закрепляет застежку, задевая пальцами мою шею, посылая волны мурашек по спине.

По всей коже.

С глубоким вздохом он отстраняется, оседая на край постели, упираясь локтями в колени, и роняет лицо в сложенные ладони.

Я слышу гулкий, тяжелый стук его сердца. Чую глубокий, солоноватый запах его отчаяния.

Есть что-то очень тревожащее в том, чтобы видеть, как мужчина таких габаритов – мужчина, который обычно весь состоит из острых углов и решимости, – согнулся, словно поваленное дерево.

Я совершенно его не узнаю.

– Рордин, – шепчу я и тянусь…

Едва кончики моих пальцев